Роланд закрывает глаза и снова открывает, потом повторяет то же самое снова.

— Ты очень смелый парень.

Он пытается отвлечься, думая о Посторон­них предметах, о местах, в которых ему дове­лось побывать, но разум упорно возвращается к реальности. Все находящиеся в операцион­ной сгрудились прямо над головой. Фигуры, ставшие почему-то желтыми, наклоняются над ним, заслоняя обзор, как лепестки цветка, за­крывающие сердцевину после захода солнца. Ассистент отсоединил и убрал еще одну сек­цию стола. Лепестки все ближе, их круг все тес­нее. Он не заслужил того, что с ним делают. Он сделал много плохого, но поступков, за кото­рые можно обречь человека на такую муку, он не совершал. И священника так и не привели.

***

Два часа двадцать минут.

— Сейчас тянущее чувство появится в районе нижней челюсти. Но ты не беспокойся.

— Моргни дважды, если слышишь.

Роланд моргает.

— Отлично.

Теперь он, не отрываясь, глядит в улыбаю­щиеся глаза медсестры. Они все время улыба­ются, это странно. Кто-то поработал над этим, не иначе.

— Боюсь, тебе придется перестать моргать.

— Время? — спрашивает один из хирургов.

— Два часа тридцать три минуты.

— Мы отстаем от графика.

То, что творится вокруг, нельзя назвать тьмой. Такое впечатление, что мало света. Ро­ланд слышит все, что происходит, но выражать свое отношение уже не может.

Приходит новая пара хирургов.

— Я все еще здесь, — говорит медсестра, но это ее последняя реплика. Через несколько се­кунд Роланд слышит шарканье ног по полу и понимает: она ушла.

— Сейчас ты почувствуешь легкий диском­форт в голове, — говорит хирург, — но беспоко­иться не о чем.

Больше он уже с Роландом не общается. Бо­лее того, хирурги начинают разговаривать так, будто его уже нет на столе.

— Ты видел вчерашнюю игру? — спрашивает один другого.

— Да, ерунда, — отвечает напарник.

— Приступаю к разделению мозолистого тела.

— Ловко.

— Ну, знаешь, ломать не строить. Это вам не нейрохирургия.

Окружающие смеются. Очевидно, шутка ка­жется им удачной.

В мозгу Роланда, как искры, вспыхивают и гаснут воспоминания. Возникают и исчезают чьи-то лица. Разгораются и затухают световые импульсы, похожие на миражи. Чувства сменя­ют друг друга. Он думает о вещах, о которых не вспоминал годами. Воспоминания разрезают тьму, яркие, как следы сгорающих в атмосфере метеоритов, и такие же скоротечные. Когда Ро­ланду было десять, он сломал руку. Доктор пред­ложил им с мамой выбор — месяц ходить в гипсе или пришить новую руку. Гипс оказался дешевле трансплантации. Роланд нарисовал на нем аку­лу, а когда его сняли, сделал на том же месте татуировку, чтобы акула оставалась при нем.

— Если бы они забили тот трехочковый...

— Чемпионами снова будут «Буллс». Или «Лэйкерс».

— Приступаю к отделению коры левого полу­шария головного мозга.

Роланд снова погружается в воспоминания.

Когда мне было шесть, думает он, отец по­пал в тюрьму за преступление, совершенное им еще до того, как я родился. Мама никогда не рассказывала, что он натворил, но всегда гово­рила, что я такой же, как он.

— У «Санс» шансов нет.

— Нет, ну, если они разживутся хорошим тре­нером...

— Перехожу к левой височной доле.

Когда мне было три, у меня была нянечка. Красивая девушка. Однажды она за что-то разо­злилась на сестру и несколько раз встряхнула ее. Сильно. С сестрой что-то произошло. Она так и не стала нормальной снова. Красота опас­на. Может быть, красивых людей стоит отда­вать на разборку раньше всех.