Надзирательница ответила, не задумыва­ясь, чисто механически, как на вопрос назой­ливого репортера. «Мы спасаем вас, потому что того требует совесть, — сказала она. — Ваше спасение — наша награда».

Все надзиратели так говорят. Риса даже на­звание придумала этой манере — «телевизионная речь». Общие фразы, никаких деталей. И это сквозит не только в словах, но и во взгля­дах. Такое впечатление, что они видят в толпе беглецов какую-то концепцию, а не стайку ис­пуганных детей. В результате люди в хаки упус­кают или намеренно не замечают всех тонко­стей социальной жизни в ангаре, а ведь эти на первый взгляд незаметные нюансы способны снести металлическую крышу не хуже, чем рву­щие в клочья воздух турбины реактивных само­летов.

К концу второй недели Рисе становится яс­но, к чему ведет такое отношение. Атмосфера бунта сгущается вокруг одного единственного человека, которого, как Риса надеялась, ей в жизни встречать больше не придется. Однако он появился, и привезли его вскоре после при­бытия в ангар Коннора и Рисы.

Роланд.

Как и раньше, в убежище у Сони, он остает­ся самым опасным парнем во всей компании. Все бы ничего, но в последнюю неделю Кон­нор тоже стал проявлять признаки эмоцио­нальной нестабильности. В тесных стенах про­межуточных убежищ он вел себя прилично. Там он еще был способен сдерживать темпера­мент и не совершил ни одного импульсивного или иррационального поступка.

Однако в ангаре, в пестрой и многочислен­ной компании беглецов он изменился. Порой ведет себя странно, находится в постоянном раздражении. Любой пустяк может вывести его из себя. Он уже поучаствовал в полудюжине драк, и Риса решила, что в этом и кроется при­чина, по которой родители решили отдать его на разборку. Она даже отчасти понимает их — такой бурный характер любого доведет до бе­лого каления и может подтолкнуть к крайнос­тям.

Здравый смыл подсказывает Рисе, что от него лучше держаться теперь подальше. Их со­юз возник по необходимости, но теперь, в из­менившихся условиях, сохранять его смысла нет. И все же день ото дня она чувствует, что ее тянет к Коннору все больше и больше... и что она волнуется за него.

Однажды, вскоре после завтрака, Риса подходит к Коннору, чтобы указать ему на се­рьезную опасность, которой он, похоже, не замечает. Коннор сидит в одиночестве на це­ментном полу и пытается выцарапать ржа­вым гвоздем чей-то портрет. Видно, что картину рисует он не здорово, хоть Рисе и очень хотелось бы, чтобы Коннор был талантливым художником. К сожалению, это не так. Риса расстроена, потому что ей ужасно хочется, чтобы в нем было хоть что-то, что искупало бы пороки его воспитания. Если бы он был художником, они могли бы найти точки со­прикосновения на почве творчества. Риса рассказала бы ему о своей страсти к музыке, и он бы ее понял. Но на самом деле он, скорее всего, даже не знает, что она пианистка, а ес­ли бы и знал, то едва ли заинтересовался бы этим.

— Кого ты рисуешь? — спрашивает Риса.

— Девушку, с которой был знаком дома, — от­вечает Коннор.

Риса незаметно загоняет в глубины подсо­знания охватившую ее ревность.

— Она тебе нравилась?

— Ну, вроде того.

— Слишком большие, непропорциональные глаза, — замечает Риса, изучая набросок.

— Наверное, это потому, что их я помню луч­ше всего.