|
Успо¬коив себя тем, что Альбертина здесь, я остановился на мысли, что отъезд подготовлен мной, а день еще не назна¬чен, то есть существует как бы в несуществующем време¬ни; у меня создалось неверное представление об отъезде Альбертины, как у людей, воображающих, будто они не боятся смерти, когда они думают о смерти, будучи здоро¬выми, и, в сущности, вводящих тяжелую мысль в доброе здоровье, ухудшающееся по мере приближения смерти. Мысль о добровольном отъезде Альбертины могла бы уже тысячу раз вырисоваться перед моим умственным взором ясно и отчетливо, но вот чего я уж никак не мог себе представить: как ее отъезд отразится на мне, что я вос¬приму его как необыкновенное, страшное, непознавае¬мое, совершенно новое зло. Если б я предвидел ее отъезд, я был бы способен думать о нем беспрестанно в течение нескольких лет, и при сопоставлении оказалось бы, что мои мысли не имеют между собой ничего общего не толь¬ко по силе, но и по сходству с тем невообразимым адом, краешек двери которого приотворила Франсуаза, возве¬стив: «Мадмуазель Альбертина уехала». Чтобы представить себе незнакомую ситуацию, воображение пользует¬ся знакомыми элементами и именно потому не представ¬ляет ее себе. Но на чувственные ощущения, даже в фи¬зическом смысле этого понятия, ложится подлинный и долго неизглаживающийся, подобно впечатлению от мол¬нийного зигзага, отпечаток нового впечатления. И я все не решался сказать себе, что, если б я предвидел отъезд Альбертины, я, вероятно, был бы не способен предста¬вить себе весь его ужас и предотвратить его; даже если бы Альбертина объявила мне, что уезжает, я бы угрожал ей, умолял бы ее. Мне расхотелось бы ехать в Венецию. Так было со мной гораздо раньше в Комбре: мне хотелось познакомиться с герцогиней Германтской, но вот насту¬пал час, когда я мечтал только об одном: чтобы ко мне в комнату пришла мама. Все тревоги, испытанные мной с детства, по зову новой тоски поспешили усилить ее, сплавиться в однородную массу, от которой мне стано¬вилось душно. Разумеется, физического удара в сердце, который на¬носит такая разлука и который, в силу того, что тело об¬ладает ужасной способностью сохранять рубец, наделяет страдание общей чертой всех мучительных мгновений на¬шей жизни, – я имею в виду удар, возможно, наносимый с умыслом (так мало нас трогает чужая боль!) той, кому хочется, чтобы причинил нам острейшую боль, – будь то женщина, делающая вид, что уезжает, для того, чтобы мы предоставили ей лучшие условия существования, будь то женщина, уезжающая навсегда – навсегда! – чтобы ото¬мстить за себя или чтобы оставаться любимой, или (чтобы у нас сохранилась о ней светлая память) чтобы разом по¬кончить со сплетением усталости и равнодушия, которые она ощутила, – такого удара мы даем себе слово избегать, мы говорим друг другу, что расстанемся друзьями. Но рас¬статься друзьями удается чрезвычайно редко, потому что если с кем-то тебе хорошо, то, значит, и незачем расста¬ваться. И вот что еще: женщина, к которой ты выказыва¬ешь полнейшее безразличие, тем не менее, смутно угады-вает, что, устав от нее, ты, опять-таки по привычке, все сильнее привязываешься к ней, и она думает, что одно из важнейших условий расставания без ссоры – это уехать, предупредив. Но она боится, что если она предупредит, то отъезд не состоится. Женщина чувствует, что чем большую власть забирает она над мужчиной, то единственная возможность расстаться – убежать. Убежать – значит вла¬ствовать, это неоспоримо. |
