|
Он сел в кресло против Михайлова и посмотрел на него. — Вы здешний? — спросил он с улыбкой. — Нет, я родом из Одессы, на летних кондициях... — У купца Шутовкина? — Точно так-с. А вы почем знаете? — Слышал, про вас говорили мне, что вы способны на все руки-с... Михайлов покраснел. — Вы давно знакомы с господином Панчуковским? — Второй раз его вижу; я с ним познакомился у нашего хозяина. — А! извольте-с. Деньги я вам сейчас дам. Он пишет, что ручается за вас и что вы завтра же рано едете в город. На что же это вам деньги? — На одно нужное дело. Я хотел бы на них кое-что заработать... Священник встал и, сказав за дверь: «Оксана, скорей самоварчик!» — опять тихо сел. — Извините; я вижу, вы действительно торопитесь; но позвольте мне, дикарю, за одолжение вас деньгами, хотя полчаса побеседовать с вами. Что нового-с в свете, в литературе? Вы давно из Одессы? Мы так редко видим людей, способных носить имя людское... — Месяц назад. Священник взял пачку книг с дивана. — Вы не думайте, чтоб мы, здешние священники, были чужды света. Вот вам Гоголь, вот Пушкин: на последние деньги справил-с. Вот и «Космос» Гумбольдта. Скучновато в степи, особенно зимою. Мы и коротаем время, чем можем. Позвольте-с... Вы читали изданную за границей книгу о сельском духовенстве в России? Студент хотел удержаться, но сильно покраснел. «Каков? — подумал он с досадой,— живет в глуши, а все знает; ну, что же? и я недюжинный человек! Но, впрочем, об этой-то книге я где-то что-то слышал; кажется, нападки на духовных!» И он бойко ответил: — О, как же ! Читал. Галиматья, пасквиль на Россию, вздорная брань!.. Священник тихо крякнул, придвинулся к столу и, перебирая листики журналов, ласково возразил: — Э, нет, молодой человек! не грешите! что пользы всем нам обманывать друг друга? Много правды в этой беспощадной и резкой книге. Верите ли, я плакал, читая ее. Ни «Копперфилд» Диккенса, ни «Шинель» Гоголя, над чем я зачитывался уже теперь, на старости лет,— ничто меня так не трогало... Поднят и наш забытый вопрос!.. Пора, о давно-с пора! Опять вошла девушка, внесла самовар, сурово взглянула на стол, степенно все уставила; но при плавном выходе ее студенту показалось, что она уже ласковее, хотя украдкой, смотрит на него из-под напряженных густых бровей. «Ишь, плутовка! — подумал он,— а какая степенница! таковы ведь все здешние степнячки-поморянки! Да какая же она хорошенькая! Что за стан, что за плечи и брови! а щеки — как персики в пушку!» — О,— говорил между тем ахая и неподдельно увлекаясь, священник, подслеповатыми, припухшими глазами ища на столе ложечку, тыкая ее дрожащими пальцами в сахарницу, настаивая чай и торопливо его разливая,— что я истытал, читая эту книгу! Мое детство, мое загнанное и грязное детство, порочная и праздная юность, мои жалкие товарищи, общий обман, насилия и невежество,— все мелькнуло вновь передо мною! Вы читали в наших журналах ответы? Михайлов покраснел, уже как рак, взмахнул неловко волосами и на этот раз признался, что не читал. Священник вздохнул. — Жаль, молодой человек, очень жаль; учитесь! Кто у вас профессора? Студент ответил. — Нет у меня ни детей, ни жены! всех я тут похоронил, как вымерла наша колония. |
