Тут же, развернувшись вижу вывеску «Опорный пункт милиции». Вывеска делает мои ноги ватными и я отчётливо понимаю, что это значит — опустилась матка.

Меня снова пытаются поймать. Всерьез. Вот нахрен я им сдался спрашивается? Что занятия поинтересней нет? И какая от меня такого насмерть напуганного опасность? В его глазах отразилось ужас загнанной лани.

Опорный пункт. Интересно что значит это «Опорный»? Опираться на милицию, чтобы? Топорный? Запорный? Порно? Эта хрень крутится в голове пока я бреду к Славке. Вот и поласкал Машку власть.

Машка, прощай! Прощай, сладкая и незаконченная до конца губастая симфония моя!

Славка сидел со мной свою двушку. По той амнюге, которой меня выфутболили на колонку, его папа, руководитель спорткомплекса «Трудовые резервы», вывез Славку домой. В полужидком состоянии. Дни, когда Славка не висел под герой, можно сосчитать по пальцам.

«Трудовые резервы» в последнее время готовили бойцов для двух основных ташкентских группировок, поэтому бабло у папы водилось.

Славка — бывший борец-вольник с головой, плавно переходящей в шею.

У него только одна слабость — героин. При чем он так взвинтил дозу, что родителям приходилось загонять ему двухсотграммовый стаканчик от чипсов Принглз, полный розоватой афганской геры, каждые две недели.

Половину стаканчика забирал положенец зоны, поэтому Славка пользовался огромным авторитетом среди братвы.

Со мной он общался только по тому, что я когда-то учился с сестрой его жены. А кто не мечтал в тайне приласкать сестренку собственной жены?

Суть нашего общения сводилось к тому, что Славка, влупив очередную дозу, любил внушительно растолковывать мне суть понятий как она есть, время от времени проваливаясь в бредовый пинак и полузакатывая глаза. Это делало его похожим на мертвого Ельцина.

Мало что изменилось и сейчас, когда я сижу перед ним и выслушиваю какой я дурак, что сбежал с колонки, наблюдая как сигарета выпадает из его рта, прожигая новые дырки в его похожей уже на расстрелянную птичьей дробью олимпийке Найки.

— Денег не дам — шелестящим шепотом вещает мертвый Ельцин, а мне все лезет на глаза его красивый кожаный бумажник, небрежно брошенный на столе.

— Орандж джус будешь?

— Ты имеешь в виду апельсиновый сок?

— Не-а, дурила, оранж джус!

— Ага, давай. Джус так джус.

Славка плывет на кухню. А я продолжаю любоваться его сексуальным бумажником. Я уверен, в бумажнике решение всех моих проблем. Гостиница на горном курорте, заснеженные даже летом верхушки скал, лыжницы с крутыми бедрами и податливыми сердцами.

Если повезет тебя спереть, начну трусцой бегать по утрам, честное слово. Хотя если вспомнить сегодняшнее утро — можно сказать уже начал.

У меня есть выбор между льготами таящимися в бумажнике и оранж джусом.

И я выбираю бумажник, потому что сбежал из тюрьмы, когда вокруг не было охраны.

Быстро пихаю прохладный бумажник куда-то в трусы и в ушах включается через динамики сердце.

Бум-бум-бум.

Если Славка заметит, он свернет мне шею, как цыпленку-бройлеру. А потом сядет сверху, переодевшись в этот вызывающе педерастический наряд адептов вольной борьбы, и шурша сушняком, станет толковать, как себя следует вести правильному пацану.

Бум-бум-бум, плыву на полусогнутых на кухню.

Бум-бум, протискиваюсь мимо торчащей из дверцы холодильника жопы мертвого Ельцина, который, похоже, уже забыл, что он там ищет.

Бормочу что-то вроде «Пассать бы мне», бум-бум, входная дверь, бум-бум, кубарем качусь по ступенькам подъезда.

И бегу. Опять бегу. Только бегу уже окрыленной надеждой.

Спрятавшись в подъезде девятиэтажки, в доброй миле от дома Славки, трясущимися руками, как какую-то диковинную птицу, я ласково открываю бумажник.