Бананы кончилось вместе с союзом. Отец стал рядовым преподом истории в универе. Черная волга нас сразу бросила. Повезло, правда, что отец успел купить маме жигуль и мы еще беззаботно катались какое-то время.

Вскоре выяснялось, что мой отец совершенно не знаком с конструкцией двигателей внутреннего сгорания, и тут нас сразу бросила мама.

Мама ушла жить к Татарину.

Татарин был огромным мужчиной с крепкими мышцами живота. В отличии от отца, он произносил не больше двух-трех десятков слов в сутки. Зато он мог с завязанными глазами разобрать и промыть карбюратор легендарной копейки. На время, с секундомером. У отца просто не было шансов. Мама с ним развелась. Развал страны теперь четко ассоциируется у меня с мелочными переговорами о разделе совместного имущества.

Кандидатские и докторские диссертации в Узбекистане почему-то до сих пор положено защищать на русском языке. Русский теперь что-то вроде латыни наверное. Язык науки. Виват академиа!

Моей отец превратил это в источник легкой наживы. Теперь он пишет и продает диссертации молодым узбекским ученым. Строчит диссертации, как сапожник шьет сапоги, а маляр красит. Ремесленным способом.

Это сохранило возможность завтракать с красной икрой.

Увы, развод с матерью, спорный факт, что Тамерлан теперь не средневековый захватчик, а великий дедушка узбекского народа, а также что Россия это — колонизатор-империалист, окончательно доконали моего отца.

Теперь все чаще и чаще на завтрак вместо кофе у него коньяк. Быстро побагровев, отец бьет себя в грудь, поросшую кустиками седых волос, и ревёт: Да я сто семьдесят два раза кандидат наук, я шестидесяти девять раз доктор. Меня в член-коры уже давно пора! Не ценят ведь бабуины, чертовы бабуины…

Я знаю, что длинной лекции отца о том как правильно жить мне сегодня не избежать. Но я очень хочу жрать и еще надеюсь выкружить у отца немного денег.

Поэтому, дотопав до универа всего за каких два с половиной часа (на трамвай не было денег), я терпеливо караулю его у входа.

Ожидал услышать кучу упреков, но отец страшно мне обрадовался.

— Сейчас купим чего-нибудь вкусненького. Мне бутылку хорошего коньяка презентовали, уже два дня вокруг нее хожу — вот и повод теперь есть! Отличный повод.

На отце несвежая рубашка с грязноватым воротничком и брюки с тремя, по меньшей мере, стрелками. После второй рюмки действительно классного коньяка отец начинает свой спич.

— Все учебники по истории изъяли, новых и не думают печатать. Не знают что писать. Не устаканилась еще идеология. Сделали из истории — проститутку. Всех таджиков в Бухаре и Самарканде узбеками переписали.

А Рашидова сначала в центре схоронили, потом выкопали — не то символизирует, увезли в родной город, ночью, как собаку. Там скверик ему отвели. А теперь опять в центре города ему памятник отгрохали, рядом с резиденцией Романовых. Смутные времена.

А казахи — пожалуйста вам — кономический подъем, даже зачатки демократии какой-то. Я вот думаю, может у кочевых народов больше тенденции к самоуправлению, народовластию, чем у оседлых и послушных?

Я молча киваю, боюсь, что дискуссия затянется. Видел бы он, что творят с такими вот теоретиками в тюремных подвалах, может бы его и не стала так заботить судьба трупа бывшего Первого секретаря узбекской компартии.

— А ты, кстати, зачем из тюрьмы сбежал, слушай? Дурак совсем? Внимание отца с глобальных проблем преподавания новейшей истории джамахирии сдвигается на меня.

— Никто не охранял, вот и сбежал.

— Вечно ты ерундой какой-то занимаешься. А паспорт теперь как? Прописка? Военкомат?

Папа, логика тут железная. Ты сидишь в тюрьме — тебя охраняют. Собаки лают, автоматчики на вышках покуривают. Чуть дернешься и подстрелят. А тут вдруг — представь, все это исчезло разом.