|
— «Да, с ним это могло бы быть, если может быть вообще… Не теперь, конечно: теперь думать об этом гадко! Скорее всего, я больше никогда его не увижу… А вдруг мы встретимся где-нибудь в Европе, через несколько лет, без войны, без большевиков?.. Я скажу ему: „Знаете ли вы, что я когда-то была почти влюблена в вас?..“ Нет, это плоско! Я скажу: „У вас глаза недобрые и с сумасшедшинкой, — это и сводит меня с ума!..“ Еще глупее!.. Но он что скажет? — …„Чтоб и не заглядывала туда, куда ходил до сих пор“… (а я, как дура, повторила)… „Привет и пожелания скорейшего выздоровления“… „Извините, что взволновала вас“, — замирая, вспоминала она. Он опять скажет что-нибудь в этом роде, точно таким же ровным, бесстрастным голосом: „Очень рад, что с вами встретился… Как поживает мистер Клервилль?.. А ваши родители?..“ — Вот только глаза его говорят совсем другое, с этим он ничего не поделает…» — подумала Муся и увидела на лестнице Витю. «Этого я страшно люблю, его люблю вполне чисто, как брата!.. Разумеется… Я так счастлива, что он спасся, что я сейчас поведу его в ресторан… Бедный мальчик!»
Она, улыбаясь, его оглядела. — Теперь молодцом. Пойдем обедать… Где ты хочешь обедать, здесь или на Эспланаде? — На каком Эспланаде? Мне все равно. Как ты всегда… — Мы обыкновенно завтракаем в гостинице, а обедаем на Эспланаде, это здешний Невский. Но сегодня можно здесь и пообедать. Кормят вполне прилично. Гельсингфорс, конечно, провинция, но хорошая провинция, эта гостиница почти как в Европе. Хочешь здесь? — Прекрасно. Господин, писавший за столиком письмо, оглянулся на них с недовольным видом, хотя они говорили негромко. Муся отложила твердую черную папку с золоченой надписью «The Graphic». — Немножко рано еще для обеда, но ничего, можно, — сказала она, вставая. — Сюда. В ресторане были заняты только два столика. За одним из них сидели немецкие офицеры в полной походной форме. Витя с удивлением на них смотрел. В первую минуту ему даже показалось, что он ошибся: уж не финские ли мундиры? «Нет, конечно, немцы!..» При всей своей ненависти к немцам, он невольно почувствовал престиж этих людей, стоявшей за ними страшной государственной машины. Моноклей у офицеров не было, — Витя думал, что все германские офицеры носят монокли. — Мне тоже в первую минуту показалось дико, — сказала Муся. — Но они здесь очень вежливы, надо отдать им справедливость… Смотри, за тем столом, на другом конце зала, в штатском, это французские офицеры. Правда, странно? Война кажется какой-то несерьезной!.. Но мне нравится после большевистского стиля: в этом есть что-то рыцарское, они уважают друг друга. — Как же все-таки это возможно? — проговорил изумленно Витя. Ему казалось, что эти люди должны тотчас броситься друг на друга. — Месяца четыре тому назад, когда немцы здесь появились, они и были, говорят, полные хозяева. Теперь их дела на западе идут плохо, и финны, естественно, стараются поддерживать хорошие отношения с обеими сторонами… Где бы нам сесть? — Все равно… Только подальше от немцев! — Вот этот столик тебе нравится? Четвертый от тевтонского, по-моему, расстояние достаточное. Метрдотель почтительно отодвигал перед ними стол. На белоснежной скатерти лежала переплетенная книжка. Муся и Витя уселись рядом на диване. — Ты когда-нибудь пил коктейль? — Никогда. — Позор!.. Я тоже в первый раз попробовала в понедельник. Меня Вивиан научил, — сказала Муся, искоса взглянув на Витю. |
