– Не убивай меня, а? – сказал он. У него не хватило завода, чтобы превратить это в утверждение.

– Сейчас – мягко произнес Ричардс и нажал спусковой крючок. Что-то выскочило и зажглось с кратким неистовством позади Данинджера, когда тот упал. Тишина.

– Отвечайте. Е-Т-А, С-1-9-8-4, – сказало радио.

Ричардса неожиданно вырвало и он выбросил из себя большой кусок кофе и желчи. Мышечное сокращение еще больше разорвало рану у него на боку, добавив сильную, стучащую боль.

Он захромал к пульту управления, где рычаги все еще опускались и скользили в бесконечном, сложном танце. Сколько циферблатов и кнопок!

Неужели они поддерживают непрерывную связь в течение такого важного полета? Разумеется.

– Отвечаю, – сказал Ричардс небрежно.

– У вас есть Фри-Ви на борту, С-1-9-8-4? У нас какие-то неполадки с передачей. Все нормально?

– Прием – вас понял, – ответил Ричардс.

– Скажи Данинджеру, что он должен мне одно пиво, – загадочно сказал голос, и затем остались только фоновые атмосферные разряды. Отто вея авиобус. Ричардс вернулся, чтобы закончить свое дело.

– Кто бы подумал, что в старике окажется столько крови? – сказал Ричардс.

Маккоун неожиданно бросился в отделение первого класса. Ричардса он заметил с первого взгляда. Пушка Маккоуна была уже в воздухе. Он и Ричардс выстрелили одновременно.

Маккоун исчез за холстом, разделяющим первый и второй класс. Ричардс тяжело опустился. Он чувствовал страшную усталость. На животе у него появилась огромная дыра. Он мог бы разглядеть через нее свои внутренности.

Амелия кричала не переставая, ее руки оттягивали щеки вниз, превращая лицо в пластиковую ведьмину маску.

Маккоун шатаясь возвращался в первый класс. Он ухмылялся. Казалось, что половина его лица была снесена, но все же он ухмылялся.

Он выстрелил дважды. Первая пуля прошла у Ричардса над головой. Вторая ударила его под ключицу.

Ричардс выстрелил снова. Маккоун раскачался, закрутился вокруг себя в бестолковом варианте чечетки. Пистолет выпал у него из пальцев. Казалось, что Маккоун оценивает качество белого пластикового потолка в отделении первого класса, вероятно сравнивая его с его собственным, во втором классе. Он упал. Запах пороха и горелого мяса был ясен и чист, как залах яблок в прессе для сидра.

Амелия продолжала кричать. Ричардс подумал, каким замечательно нормальным и здоровым казался ее голос.

Он шел медленно вдоль прохода, нагнулся, одна рука на солнечном сплетении, как бы делая поклон. Он поднял парашют одной рукой и потащил его за собой. Кольцо серых кишок выскочило у него между пальцами, и он затолкал его назад. Это оказалось очень больно. Он смутно испытывал ощущение, как будто он срал собственными внутренностями.

– Боже, – стонала Амелия Вильямс. – Бо-Бо-Бо-Боже. О, Господи.

– Одевай это, – сказал Ричардс.

Она продолжала раскачиваться и стонать, не слыша его. Он бросил парашют и дал ей пощечину. Он не смог вложить в удар нужную силу. Он сложил кулак и ударил ее еще раз. Наконец она заткнулась. Ее глаза изумленно смотрели на него.

– Одевай это, – повторил он. – Как рюкзак. Понимаешь, как?

Она кивнула.

– Я. Не могу. Прыгать. Боюсь.

– Мы падаем. Ты должна прыгать.

– Не могу.

– Хорошо. Тогда я тебя застрелю.

Она выскочила из кресла, оттолкнув его, и начала натягивать парашютный мешок на себя с диким, лихорадочным усилием. Она отступала от него, одновременно боролась с застежками.

– Нет.