|
Паспорт, билет, безвкусные европейские деньги уютно укладываются в портмоне. Ах, да! Ленивый мой красавец… Невыездной «глок» был привычно и сноровисто расчленен при помощи мелкой отвертки и разбросан среди инструментов в шкафу. Переоделся он в две минуты, полторы из которых ушли на увязывание галстука. Уже на бегу запустил руку в мешок с кошачьим кормом и засыпал его в миску с приличной горкой. В другую миску долил воды, вынес обе на террасу. Так: чемодан, куртка… присесть на дорожку. – Ну, бандитская рожа? Погостевал и будет. Иди себе с миром. Чико с достоинством потрусил из дома, сильным и непринужденным махом взлетел на любимую развилку апельсинового дерева. – С собою взять тебя никак не могу, – пояснил хозяин, – хоть ты и собака по паспорту. Это была святая правда, Чико обладал собачьим международным паспортом: у ветеринара, того, что года три назад зашивал его порванное в очередном сражении брюхо, не нашлось дру-гого бланка. Кот молча сидел среди ветвей, мерцая желтыми египетскими очами из темной и глянцевой под светом фонаря кроны, наблюдая, как подробно хозяин запирает старые арабские замки: сна-чала на двери дома, затем на ветхой калитке. Само собой, ветхая калитка на деле была цельно-металлической, но самолично и виртуозно раскрашенной рукою хозяина под деревянную, со змеистыми трещинами по доскам и глазками от спиленных сучьев. На такую запирался когда-то в Виннице их дворовый нужник. * * * Спустя несколько часов он уже выбирал тетке веер в одном из центральных сувенирных магазинов Мадрида – на том перекрестке, где всё новые волны туристов устремляются к кассам Прадо, едва зажжется зеленый на переходе. Молодая черноволосая продавщица, по виду южанка, один за другим раскрывала перед ним веера на собственной полной груди – движением танцовщицы фламенко, – и все они его не устраивали аляповатым – и движения тоже – исполнением. Между прочим, у Жуки был совсем неплохой вкус, и выбор подарка для нее всегда требовал некоторого времени и внимания. – Есть другие, – наконец проговорила девушка. – Очень искусной работы. Но они гораздо дороже. – Покажите, кариньо , – велел он со вздохом. – Это подарок тете, а у нее аллергия на жмо-тов. Девушка с сомнением смотрела на него. Помедлила… – Они значительно дороже, – повторила она с некоторым нажимом. Видимо, за более до-рогими надо было куда-то тянуться, или наклоняться, или даже идти искать их среди ящиков на складе. – Может, для… э-э… тети, все-таки, лучше взять какой-то из этих? – Вы не знаете мою тетю! – укоризненно проговорил он, облокачиваясь на стекло прилав-ка, едва ли не касаясь подбородком ее груди. Трогательная композиция «Мадонна с младенцем». Повторил еще мягче: – Ты не знаешь моей тети, сиело. Ей восемьдесят лет. Она водит машину, сочиняет стихи на испанском и делает «ласточку». Девушка мгновение глядела на него, приоткрыв губы, вдруг звонко расхохоталась и смея-лась долго, заливисто, взахлеб повторяя: «Ой, не могу… Ихо, какой же вы шутник!», так, что на них оборачивались продавцы остальных отделов, а одна даже перегнулась через прилавок, чтобы не прозевать подробностей флирта. Глава вторая 1 Между тем все это было сущей правдой. В свои восемьдесят лет Фанни Захаровна, или как с детства называли ее в семье – Жука, была инфантильна, жизнелюбива и бесподобно эгоистична. Ее отец, видный большевик Литвак-Кордовин, член партии с семнадцатого года, старший майор НКВД и, как повторяла в этом месте Жука: и так далее, – в тридцать девятом застрелился в своем служебном кабинете Большого Дома на Литейном. |
