|
– Трусливо сбегаешь, – сказала она, внимательно и насмешливо наблюдая за тем, как он одевается. – Ага, – он широко ей улыбнулся. – Ужасно трушу! Я вообще тебя очень боюсь и раболеп-но выслуживаюсь. Глянь-ка на эти запонки. Узнаешь? Обожаю их, всем демонстрирую: «пода-рок любимой женщины». – Любимой женщины. Да их у тебя в каждом городе штук по сто. – Сто?! Зачем же столько, о боже! «Кому это надо, и кто это выдержит», – говорил мой винницкий дядя Сёма… – Какая ты сволочь, Кордовин! Мы же решили, что теперь всегда будем ездить вместе. Вот это она зря. Гнусное коммунальное сочленение – «мы»…Пожизненное мычание, мы-ловарение мымолетной мылости любви… Нехороший симптом. Неужели придется преобразо-вывать ее из любовницы в подругу? Жаль, с ней хорошо, с Ириной-то. По сути дела, с ней за эти три года сложилась идеальная жизнь, без всяких подлых «мы»… «нам»… Нам, детка, строить и жить помогает именно одинокая наша чуткость, волчья поджарость, трепетание крыльев носа в предчувствии взятого следа. Какое уж там «мы». – Не заставляй опять штаны снимать, хозя-а-ай-ка, – придурковато-жалобно затянул он, – за-а-дница стынет! Вишь, я уже в портупее. И все же подошел к кровати, прилег – прямо в костюме – рядом с ней, заспанной, несчаст-ной, нащупал и безжалостно вытащил из одеяльного свертка ее голую руку, принялся целовать, поднимаясь от пальцев и до плеча: подробно, дельно, по сантиметру, приговаривая что-то шут-ливо-докторское. Его правилом было: никаких уменьшительных. Все только полными, звучными прекрас-ными именами. Женское имя священно, сокращать его – кощунство, сродни богохульству. И она отмякла, рассмеялась от щекотки, прижала к уху голое плечо. – Вкусно пахнешь: жасмин… зеленый чай… Это что за одеколон? – «Лёкситан». В «дьюти-фри» всучили, в Бостоне. Там продавалка такая старательная по-палась, на совесть работала. «Старинная фирма, старинная фирма… флаконы ручной работы». Купил, чтоб отстала. – Он сел на постели, мельком глянул на часы. – Послушай, радость моя, серьезно: не огорчайся. Ну, что за удовольствие торчать на университетской конференции с унылым названием «El Greco: un nombre que no se traiciono a si mismo»? – Что это значит? – Какая разница? Это значит «Эль Греко: человек, который не предал самого себя». Бес-смысленная тема, очередная бессмысленная конференция. Толедо, в общем, угрюмый город, да еще в дождливом апреле… Ей-богу, лучше здесь загорать. Тебе еще подкинуть бабла на эти ванны… ну, из водорослей? «Мадам на отдыхе, мадам имеет право». Это была одна из их любимых фразочек, которых за три года накопилось немало: замеча-ние продавца дорогого магазина в Сорренто, где Ирина пыталась не позволить «ухнуть стра-шенные деньги на сумочку». Она рассмеялась и сказала: – Ладно, проваливай. Когда у тебя самолет? Он теперь уже открыто и озабоченно глянул на часы: – О-о… бегу-бегу! А то не успеть. Вскочил, подхватил куртку, чемодан, в дверях обернулся – чмокнуть воздух в направлении кровати. Но Ирина уже опять плотно упаковалась, лишь всклокоченная макушка торчит из одеяла. Бедная ты моя, брошенная… Тихо притворил за собою дверь. Спустившись по лестнице на один этаж, он остановился, прислушался к тишине еще спя-щего отеля: где-то внизу, у бассейна, гулко и безмятежно переговаривались уборщики, тяжело протаскивая по мокрому бетону удавьи кольца резиновых шлангов. Привалившись спиною к двери, он открыл молнию на чемодане и вытянул две вещи: вязаную синюю перчатку на правую руку – странную, с прорезями для подушечек пальцев, – и свой безгрешный пока автоматиче-ский «глок». |
