|
Привалившись спиною к двери, он открыл молнию на чемодане и вытянул две вещи: вязаную синюю перчатку на правую руку – странную, с прорезями для подушечек пальцев, – и свой безгрешный пока автоматиче-ский «глок». Впрочем, зачем же так сразу… напрягаться. Он опустил пистолет в карман пиджака, натя-нул перчатку, шевеля пальцами, как пианист перед первым бравурным пассажем, затем достал мобильник и набрал номер. – Владимир Игоревич? Не разбудил? В ответ благодарной волной покатилось: – Захар Миронович, дорогой! Здравствуйте! Вот замечательно, что не подвели. А я с шести на ногах и места себе не нахожу. Так когда вам удобно? Я в четыреста втором номере. – Ну и отлично, – отозвался он. – Через минуту зайду. И пистолет снова нырнул в зубастую щель чемоданной молнии: такую взволнованную по-чтительную благодарность, какая звучала в голосе клиента, сымитировать трудно. А у него был острейший, звериный слух и глаз на оттенки и интонацию. И правда: надраенный до блеска Владимир Игоревич, трепеща брюхом, ждал его в отво-ренной двери аппартамента. Интересно, какими заветными тропками пробирается он ежеутрен-ней бритвой среди всех своих бородавок? И почему не отпустит бороду – или в негласном ко-дексе этих новых крезов борода, как укрывательство, есть знак тайного умысла? – Не через порог! – воскликнул толстяк, отступая и держа наготове ладонь лопаткой. По некоторым окольным сведениям новоиспеченный коллекционер владеет какими-то за-водами в Челябинске. Или приисками? И не в Челябинске, а на Чукотке? Бог его знает, не суть важно. Благослови архангел Гавриил всех, кто вкладывает деньги в кусок холста, промазанный казеиновым клеем и покрытый масляными красками. Действительно, ждал и волновался: в отворенной двери спальни видна была по-солдатски аккуратно застеленная кровать. Картина – холст, натянутый на подрамник, – ждала своего часа, повернутая лицом к спин-ке дивана. Как все же трогательны эти любители-коллекционеры. Все они трепещут перед тем первым мигом, когда картину пронзают рентгеновские очи эксперта. Еще, бывает, накидывают на диван или кресло, куда водружают картину, белую простыню, дабы уберечь драгоценное зрение знатока от назойливого цветового окружения. Цветовая антисептика операционной или детская игра закрой покрепче глазки, откроешь, когда скажу! В таком случае, дорогой Владимир Игоревич, вы услышите сейчас небольшую лекцию о ничтожестве и эфемерности этого самого знаточества. Он опустил чемодан на пол, бросил поверх него куртку. – Ничего, что я левую протягиваю? – спросил, неловко пожимая (следовало бы извер-нуться и протянуть ладонь из-за спины) пухлую лапу коллекционера и улыбаясь одной из самых открытых своих улыбок. – Многолетний артрит, прошу меня извинить. От боли, бывает, вскрикиваю, как баба. – Да что вы! – огорчился толстяк. – А вы пробовали «Золотой ус»? Моя жена очень хвалит. – Чего только не пробовал, не будем об этом. Вы прямо вчера и приехали? – Конечно! Как только вы сказали, что сегодня улетаете, и что это – единственная возмож-ность вас поймать, я немедленно заказал номер, и как тот тенор в опере – «чуть свет – у ваших ног!». Где это он такую оперу слышал, интересно. Может, в своем Челябинске? Нет, милый, не дай тебе бог лежать у моих ног… На журнальном столике стояла бутылка «Курвуазье» и две коньячные рюмки, но видно было, что бедняга уже изнемогает: ни сесть не предложил, ни выпить. Вот это страсть, я пони-маю… – Ну что ж, приступим, – сказал Кордовин. – У меня ведь, и правда совсем мало времени. – Только одно слово, – нервно потирая ладони, будто ввинчивая одну в другую, прогово-рил Владимир Игоревич. |
