Князь Владимир не стал удерживать своих ближников в Берестове, а потому и отъехали бояре после полудня хмурые и недовольные всем и вся. Долговязый и худой боярин Будимир, которого за вытянутое лицо и крупные зубы прозвали Жеребцом, особенно был не в духе и в сердцах ругал боярина Басалая. Пользы от этого лая не было никакой, а потому Изяслав вступился за тестя. Будимир повздыхал, повздыхал, но унялся.

- Урожай ныне на Киевщине будет хорошим, - поделился со спутниками своими наблюдениями боярин Шварт. - Огребут расторопные.

Средь расторопных первым числится боярин Ставр, но Изяславу от этого радость небольшая. Давно они уже с отцом в разделе, а вотчина, по слову Ставра, отойдёт к Ярославу. Не то чтобы Изяслав об этом не жалел, но и особенно не злобился - отгорело. И без отцовской поддержки он ныне в Киеве весит немало. И к Великому князю близок, и земель у него хоть поменьше, чем у отца, но тоже в достатке. Одних мечников у Изяслава ныне более сорока и своя ладья есть. А давно ли все смеялись в Киеве над плешанским изгоем? Конечно, поднялся он из грязи волею Великого князя, но ведь и Владимир не такой человек, чтобы помогать ничтожеству.

От городских ворот Изяслав и Будимир свернули к купцу Анкифию, а Басалай со Швартом, сославшись на неотложные дела, проехали мимо. И этому их осторожному поведению была своя причина, о которой Изяслав, конечно, догадывался.

У купца Анкифия, если смотреть с улицы, дом совсем не хорош, не только боярских теремов хуже, но и со многими купеческими не сравним. Но только вид этот обманчив, и человек, переступивший порог скромного дома, долго потом цокал языком от восхищения и удивления.

Изяслав с Будимиром не первый раз в Анкифьевом доме, а потому глаза их равнодушно скользят по диковинам. Разве что креслица здесь нравятся Изяславу, не хуже они того, что под Великим князем. Хоть и не те годы у боярина, чтобы после седла хвататься за спину, но всё равно приятно откинуться на твёрдую деревянную опору, вытянув ноги вперёд.

Грек предупредителен с гостями, но цену себе знает и без нужды выю не гнёт. Да и бояре, давно с ним знакомые, догадываются, что не только от своего имени и по доброте сердечной ведёт с ними разговор этот немолодой уже человек. И в Киеве осел он неспроста и, наверное, не по своей воле. Весть о решении князя назначить Белого Волка Ладомира воеводой в радимицкие земли Анкифий встретил спокойно. Можно было подумать, что этот старый греческий гавран заранее предвидел такой поворот дела. Поцокал, конечно, языком на Будимирову незадачу, но так поцокал, словно никогда не советовал Жеребцу просить эти земли у Владимира.

Более всего раздражало Изяслава то, что ни Анкифий, ни настоятель христова храма Никифор не были с ним откровенны до конца, и о том, что им на самом деле надобно, он иногда только догадывался.

Владимир задумывал поход на причерноморские города, а те города издавна тесно связаны с Византией. Тут и совсем глупый сообразил бы, зачем и почему греческое золото посыпалось на ближников Владимира. Нужно было отговорить князя от этой цели и направить его интерес в другую сторону. Но и это было ещё не всё, а только малая часть тщательно скрываемой правды.

Сам Изяслав христианскую веру принял без колебаний и с того знаменательного дня ни разу об этом не пожалел. А славянских богов он ненавидел всей душой и имел на это веские причины, о которых, не таясь, поведал Анкифию и Никифору. Падание этих богов с высокого холма Изяслав приветствовал бы с радостью. Для него это было бы ещё и личным торжеством над Ладомиром, над волхвами, над всей Плешью, и над Милавой особенно. Милава в последнее время почему-то часто тревожила воображение боярина. А уж, казалось бы, давно должен был выбросить её из головы, хотя бы потому, что не любил никогда, а только ненавидел, да ещё, пожалуй, боялся.