- Если это хоть что-то значит, - сказал Шарвис им вслед, - то кое-что

изменилось, и это может дать тебе стимул. Это сентиментально, я понимаю...

  - О чем это ты? - спросила Фастина, оглядываясь.

  - Ваши окна смотрели на закат, теперь вас будет встречать рассвет. Я

желаю вам и вашему потомству всего хорошего. Может быть, я даже

когда-нибудь наведаюсь к вам в гости, или вы пришлете ваших детей ко мне.

  Даже теперь, навсегда уходя прочь, Марка все еще не был уверен,

понимает ли он, что же двигало Шарвисом: коварство или жалость, или все же

нейтральность, которой он так упорно придерживался? И основывалась ли она,

эта нейтральность, на каком-то более глубоком понимании жизни, которое

было доступно только загадочному бессмертному?

  ЭПИЛОГ

  Зыбкий предрассветный сумрак теперь окутывал башню. Бурая пыль

продолжала устилать все ржавым слоем, и коричневый лишайник, как раньше,

покрывал основание башни.

  Тень ее теперь падала в другую сторону, но по-прежнему не двигалась с

места... Однажды Фастина сказала Кловису Марка, что беременна.

  - Это хорошо, - ответил он, сидя неподвижно подле окна, в которое

лился тусклый свет нескончаемого рассвета.

  Фастина обняла его, поцеловала в холодные губы и прижалась к

бесчувственному телу. Теперь к ее любви примешивалась жалость.

  Машинально он поднял руки и коснулся ее руки, продолжая смотреть в

окно и думать об Орландо Шарвисе. Его по-прежнему мучил вопрос: действовал

ли ученый из побуждений добра или зла, или же не испытывал ни того, ни

другого. Размышляя, он вспоминал себя прежнего и удивлялся, почему его

жена так тихо плачет? Почему он не может и никогда не сможет плакать

вместе с ней? Он ничего не хотел, ни о чем не сожалел и ничего не боялся.