Изменить размер шрифта - +
И теперь Джилла считает, что именно на ней лежит главная ответственность за семью. Ей нужно поднимать детей.

Лало почувствовал, что хотя тело его еще живо, но его брак и сама его жизнь подходят к концу.

Он невольно сильнее стиснул Латиллу в своих объятиях, девочка пискнула, и он тут же ее отпустил. Латилла выпрямилась, вздохнула и сразу же принялась весело болтать — о том, что на подоконник уселась какая-то птичка. Лало, устало откинувшись на подушки, почти не слушал ее. Неужели так всегда кончается семейная жизнь?

Он и раньше предполагал, что удары судьбы Джилла будет встречать с достоинством, молча, хотя молчание, в общем-то, не было для нее так уж характерно. Но ведь сейчас-то именно он, Лало, пожирает те скудные средства, которые она могла бы израсходовать на детей! Ну а что касается Латиллы.., о, она-то счастлива! Наконец-то отец полностью принадлежит ей! И она его первая помощница! Дурочка! Она еще не понимает, что подобная любовь к отцу-калеке может украсть у нее молодость.

А что, если попробовать просить милостыню где-нибудь на перекрестке?

Просить милостыню в Санктуарии? Ха! Это все равно, что искать душевного тепла у бейнит, сострадания у пасынка или материнской любви у Роксаны! У Лало вырвался горький смешок, похожий на лай. Встревоженная Латилла тут же умолкла и снова склонилась над ним.

— Помоги-ка мне одеться! — попросил он ее, почувствовав неожиданный прилив сил. — Мне надо побольше двигаться, иначе и ноги у меня станут столь же бесполезными, как глаза!

Пойдем, Латилла.., прогуляемся с тобой по городу.

Когда-то — давным-давно! — Лало считал, что слепых благословили боги, потому что слепые не могут видеть все убожество этого города. Иногда он даже находил это довольно смешным.

Что ж, теперь да помогут боги ему самому! Держась за плечо Латиллы, он понимал, насколько был тогда не прав. Пока они шли по городу, память и воображение порождали вокруг него столько образов, связанных с определенными звуками и запахами, что он был не в состоянии отличить вымышленные образы от реальных и выбрать из множества окружавших его зол — а они чудились ему повсюду — одно, настоящее.

Ночью Лабиринт действительно был именно таков: в каждом темном переулке, свернувшись кольцом, точно змея, человека подстерегала опасность, и лишь яркий свет факела способен был выжечь из его души снедавший ее страх. Но для Лало теперь все пути — днем или ночью — пролегали в кромешной тьме.

Они медленно пробирались в сложном переплетении запахов — на Базаре пахло благовониями, пищей, еще чем-то знакомым; кругом стоял невообразимый гвалт: кричали разносчики и зазывалы, спорили и ссорились покупатели и продавцы. Нервы Лало были напряжены до предела, когда они вышли к Бойне и миновали загоны для скота, откуда доносилось похоронное мычание, а воздух до тошноты был пропитан навозной вонью; потом они двинулись дальше, к гавани. Здесь дышалось легче: морской ветерок довольно успешно сражался с бесчисленными запахами большого города.

Наконец они приблизились к верфям — Дало слышал пронзительные крики чаек, хлопанье их крыльев и шелест маховых перьев у самого своего лица. Птицы, как всегда, ссорились из-за рыбьих потрохов. Пока Латилла вела его по гулко гудящим доскам пирса, он старался не думать о том, как играет солнце на поверхности волн и как дивно прекрасны на фоне ясного неба чайки со своими распростертыми в полете крыльями, похожими на тетиву лука.

В той пьесе, подумал Лало, король утратил зрение, потому что желал видеть слишком многое и хотел вытащить на свет божий то, что лучше было бы скрыть. Неужели и он, Лало, тоже наказан за свое умение видеть не так, как другие? Неужели его ослепили именно за то, что он не боялся смотреть на лики великих богов?

Но ведь сам Илье одарил его этой способностью! И если бы боги действительно желали его наказать, то за последние годы им не раз предоставлялась отличная возможность сделать это.

Быстрый переход