— Сходи. А что, старуха-то Рублева убивается?

— Убивается. Всю ночь сегодня в изоляторе просидела. Как над грудным ребенком. Да ведь сиди не сиди — болезнь свое делает.

— Еще бы не убиваться, — согласилась бабушка Анна: — слава-то, пожалуй, убавится. Такого престижу не будет. Уж она у вас, в телятнике-то, настоящая командирша — ни одна телятница не пикни. Как сказала Марфа Тихоновна, так и будет, как приказала, так и делай. А своей мысли даже и в голове не держи!

— Ну, ты так не говори! — возразил дед Антон. — Она свое дело знает. И командует потому, что знает. С гордецой старуха, конечно. Ну и себя на работе не щадит. Что зря говорить! Жалеет телят, очень даже жалеет!.. — Дед Антон надел шапку, но с места не встал. — Что там в Корее, читала ай нет?

Бабушка Анна живо надела свои большие новые очки и взяла газету:

— Ну что в Корее? Бомбят американцы, да и всё. Вот вишь: «Сегодня ночью американские бомбардировщики подвергли зверской бомбардировке и обстрелу западные районы Пхеньяна…» И фугаски бросают и напалмом каким-то жгут. Уж, чай, живого места на той земле не осталось — огонь да смерть… Чай, и на полях-то там ничего не родится…

— Ну, скажешь тоже! Что ж там, на полях, родиться будет, когда поле не хлебом, а бомбами засеяно. Растерзанная земля лежит! Каково ж там людям?

— А вот ты гляди, старик, всё держатся, всё не сдаются! Крепкий народ оказался!

— Да ведь как же, голова, — родина всякому дорога. Можно ли жить-то без родины? Вспомни, как в твой дом враги вошли…

— Ой, не поминай, старик, не поминай! Как все это сердце вынесло, не знаю.

— Но ведь у нас-то они и были всего недели две. А если б так вот и остались надолго?

— Ой, старик, что ты, типун тебе на язык! Да лучше умереть!

— Ну вот, и они так же думают: умрем, польем своей кровью родную землю, а врагу ее не отдадим. Вот и держатся. А как же, голова? Разве может человек остаться без родины!

— Теперь и пожалеешь, что бога нет, — сказала бабушка Анна: — уж он бы этих бандитов Трумэнов за такие дела трахнул! А то вон что — ни старым, ни малым пощады нет! Детей с самолета расстреливают!

— И без бога когда-нибудь трахнут, — ответил дед Антон, — свой же народ трахнет, а пока их не уймут, не будет покоя на земле. — И, уже взявшись за скобу, попросил: — Посмотри тут еще чего в газете-то… тогда за обедом расскажешь. А я в правление пойду.

В правлении, как всегда, был народ, около счетовода стояли две колхозницы, требуя какую-то справку. Зашел бригадир узнать, как будут оплачиваться ездки за дровами… Звонил телефон. Ваня Бычков, старший пионервожатый, настойчиво спрашивал у секретаря, где Василий Степаныч, а тот, не успевая ответить, то брался за звонящий телефон, то сам вызывал кого-нибудь к телефону. У Вани на крутом лбу даже пот выступил от бесполезных усилий чего-нибудь добиться.

Дед Антон вошел и остановился у двери:

— Значит, Василия Степаныча нету?

— Да вот нету, Антон Савельич, — живо и с досадой ответил Ваня, — а мне он немедленно нужен, ну вот до зарезу! По пионерским делам он мне нужен.

— Мне бы тоже нужен…

Дед Антон подошел к столу секретаря.

— Слышишь, голова! — повысив голос, сказал он. — Погодил бы ты за трубку хвататься.

— Ну, что тебе, Антон Савельич? — сморщась от его зычного окрика, спросил секретарь.