Между тем и Арина Прохоровна находилась тоже в некоторой заботе: она уже
узнала от своего мужа о ночном подвиге в Скворешниках. Он воротился домой
часу уже в одиннадцатом ночи, в ужасном состоянии и виде; ломая руки,
бросился ничком на кровать и всЈ повторял, сотрясаясь от конвульсивных
рыданий: "Это не то, не то; это совсем не то!" Разумеется, кончил тем, что
признался приступившей к нему Арине Прохоровне во всем - впрочем только ей
одной во всем доме. Та оставила его в постели, строго внушив, что "если
хочет хныкать, то ревел бы в подушку, чтоб не слыхали, и что дурак он будет,
если завтра покажет какой-нибудь вид". Она таки призадумалась и тотчас же
начала прибираться на всякий случай: лишние бумаги, книги, даже может быть
прокламации, успела припрятать или истребить до тла. За всем тем рассудила,
что собственно ей, ее сестре, тетке, студентке, а может быть и вислоухому
братцу бояться очень-то нечего. Когда к утру прибежала за ней сиделка, она
пошла к Марье Игнатьевне не задумавшись. Ей, впрочем, ужасно хотелось
поскорее проведать, верно ли то, что вчера испуганным и безумным шопотом,
похожим на бред, сообщил ей супруг о расчетах Петра Степановича, в видах
общей пользы, на Кириллова.
Но пришла она к Марье Игнатьевне уже поздно, отправив служанку и
оставшись одна, та не вытерпела, встала с постели и, накинув на себя что
попало под руку из одежи, кажется, очень что-то легкое и к сезону не
подходящее, отправилась сама во флигель к Кириллову, соображая, что может
быть он ей вернее всех сообщит о муже. Можно представить, как подействовало
на родильницу то, что она там увидела. Замечательно, что она не прочла
предсмертной записки Кириллова, лежавшей на столе, на виду, конечно в испуге
проглядев ее вовсе. Она вбежала в свою светелку, схватила младенца и пошла с
ним из дома по улице. Утро было сырое, стоял туман. Прохожих в такой глухой
улице не встретилось. Она всЈ бежала, задыхаясь, по холодной и топкой грязи,
и наконец начала стучаться в дома; в одном доме не отперли, в другом долго
не отпирали; она бросила в нетерпении и начала стучаться в третий дом. Это
был дом нашего купца Титова. Здесь она наделала большой суматохи, вопила и
бессвязно уверяла, что "ее мужа убили". Шатова и отчасти его историю у
Титовых несколько знали: поражены были ужасом, что она, по ее словам, всего
только сутки родивши, бегает в такой одеже и в такой холод по улицам, с едва
прикрытым младенцем в руках. Подумали было сначала, что только в бреду, тем
более, что никак не могли выяснить, кто убит: Кириллов или ее муж? Она,
смекнув, что ей не верят, бросилась было бежать дальше, но ее остановили
силой и, говорят, она страшно кричала и билась. Отправились в дом Филиппова,
и через два часа самоубийство Кириллова и его предсмертная записка стали
известны всему городу. Полиция приступила к родильнице, бывшей еще в памяти;
тут-то и оказалось, что она записки Кириллова не читала, а почему именно
заключила, что и муж ее убит - от нее не могли добиться. Она только кричала,
что "коли тот убит, так и муж убит; они вместе были!" К полудню она впала в
беспамятство, из которого уж и не выходила, и скончалась дня через три. |