Изменить размер шрифта - +
Узнали, что Кириллов жил затворником и до того уединенно,
что  с ним вместе, как объявлялось в записке, мог квартировать столько  дней
Федька,  которого везде  так искали... Главное  томило  всех то, что из всей
представлявшейся путаницы ничего нельзя  было  извлечь  общего и связующего.
Трудно  представить, до каких заключений и до какого безначалия мысли  дошло
бы  наконец  наше  перепуганное  до  паники  общество,  если  бы   вдруг  не
объяснилось всЈ разом, на другой же день, благодаря Лямшину.
     Он не вынес.  С  ним случилось то, что даже и Петр Степанович под конец
стал  предчувствовать.  Порученный  Толкаченке,  а  потом  Эркелю,  он  весь
следующий день пролежал в постели повидимому смирно, отвернувшись к  стене и
не говоря ни слова, почти  не  отвечая,  если с ним заговаривали.  Он ничего
таким  образом  не  узнал  во  весь  день  из  происходившего  в  городе. Но
Толкаченке,  отлично  узнавшему происшедшее,  вздумалось  к  вечеру  бросить
возложенную на него  Петром  Степановичем роль при  Лямшине и  отлучиться из
города  в уезд,  то-есть попросту убежать: подлинно,  что потеряли рассудок,
как напророчил  о них о всех Эркель. Замечу  кстати, что и  Липутин в тот же
день исчез из города, еще прежде полудня. Но  с этим  как-то  так произошло,
что об исчезновении  его узналось начальством лишь  только на другой день  к
вечеру,   когда   прямо   приступили  с  расспросами  к  перепуганному   его
отсутствием,  но молчавшему от страха его семейству. Но продолжаю о Лямшине.
Лишь только он остался  один (Эркель, надеясь на Толкаченку, еще прежде ушел
к себе), как тотчас  же выбежал из  дому и,  разумеется, очень скоро узнал о
положении дел.  Не  заходя даже  домой, он бросился  тоже  бежать куда глаза
глядят.  Но  ночь  была  так  темна,  а  предприятие  до  того  страшное   и
многотрудное, что, пройдя две-три улицы, он воротился домой и заперся на всю
ночь. Кажется, к утру он сделал попытку к самоубийству: но у него не  вышло.
Просидел  он,  однако  взаперти  почти  до  полудня  и  -  вдруг  побежал  к
начальству.  Говорят,  он  ползал на коленях, рыдал  и  визжал, целовал пол,
крича, что  недостоин  целовать даже сапогов  стоявших перед ним сановников.
Его успокоили  и  даже  обласкали.  Допрос  тянулся,  говорят,  часа три. Он
объявил всЈ, всЈ, рассказал всю подноготную, всЈ что  знал, все подробности;
забегал вперед,  спешил признаниями, передавал  даже ненужное и без  спросу.
Оказалось, что  он знал довольно, и довольно  хорошо  поставил  на вид дело:
трагедия с Шатовым и Кирилловым, пожар, смерть Лебядкиных и пр. поступили на
план  второстепенный.  На  первый план  выступали  Петр  Степанович,  тайное
общество,  организация,  сеть.  На вопрос:  для  чего  было сделано  столько
убийств, скандалов и мерзостей? он с горячею торопливостью ответил, что "для
систематического потрясения основ, для  систематического разложения общества
и  всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и
расшатавшееся таким  образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и
неверующее,  но  с  бесконечною  жаждой  какой-нибудь  руководящей  мысли  и
самоохранения - вдруг  взять в свои руки,  подняв знамя бунта и опираясь  на
целую сеть пятерок, тем временем действовавших,  вербовавших и  изыскивавших
практически  все  приемы  и все слабые места, за которые  можно ухватиться".
Быстрый переход