Изменить размер шрифта - +
Но  при первом князе,  при
первой  графине,  при  первом  человеке,  которого   он  боится,  он  почтет
священнейшим  долгом  забыть вас  с самым оскорбительным пренебрежением, как
щепку,  как муху, тут же, когда вы еще не успели  от него выйти; он серьезно
считает  это самым высоким и прекрасным тоном. Несмотря на полную выдержку и
совершенное знание хороших манер,  он  до того, говорят, самолюбив, до такой
истерики, что никак не может скрыть своей авторской раздражительности даже и
в тех  кругах общества, где мало интересуются литературой. Если  же случайно
кто-нибудь озадачивал его  своим  равнодушием, то он  обижался болезненно  и
старался отмстить.
     С  год тому назад я читал  в журнале  статью его, написанную с страшною
претензией  на самую наивную  поэзию и при  этом  на психологию. Он описывал
гибель одного парохода, где-то у английского берега, чему сам был свидетелем
и видел, как спасали погибавших и вытаскивали утопленников.  Вся статья эта,
довольно длинная и многоречивая, написана была единственно с целию выставить
себя  самого. Так  и читалось между строками: "Интересуйтесь мною, смотрите,
каков я  был в  эти  минуты. Зачем вам это море, буря, скалы, разбитые щепки
корабля? Я ведь достаточно описал вам всЈ  это моим могучим  пером. Чего  вы
смотрите на эту утопленницу  с  мертвым  ребенком в мертвых  руках? Смотрите
лучше на меня, как я не вынес этого зрелища и от него отвернулся. Вот я стал
спиной; вот  я в  ужасе и не в  силах  оглянуться назад; я жмурю  глаза - не
правда  ли,  как это  интересно?"  Когда  я  передал  мое  мнение  о  статье
Кармазинова Степану Трофимовичу, он со мной согласился.
     Когда  пошли   у  нас   недавние  слухи,  что  приедет  Кармазинов,  я,
разумеется,  ужасно   пожелал   его   увидать  и,  если  возможно,   с   ним
познакомиться. Я знал, что мог бы это  сделать чрез Степана Трофимовича; они
когда-то были  друзьями.  И вот вдруг я встречаюсь  с ним на  перекрестке. Я
тотчас узнал его; мне уже его показали дня три тому назад, когда он проезжал
в коляске с губернаторшей.
     Это  был очень  невысокий,  чопорный  старичок, лет  впрочем  не  более
пятидесяти   пяти,  с   довольно  румяным  личиком,   с  густыми  седенькими
локончиками, выбившимися из под круглой цилиндрической шляпы и завивавшимися
около чистеньких,  розовеньких, маленьких ушков его.  Чистенькое личика  его
было несовсем красиво,  с  тонкими,  длинными,  хитро сложенными  губами,  с
несколько мясистым носом  и с востренькими, умными,  маленькими глазками. Он
был одет как-то ветхо, в каком-то плаще  в накидку, какой например носили бы
в  этот сезон где-нибудь в Швейцарии  или в  Северной Италии.  Но по крайней
мере  все  мелкие  вещицы   его  костюма:  запоночки,  воротнички,  пуговки,
черепаховый лорнет на черной тоненькой  ленточке, перстенек, непременно были
такие же, как и у людей безукоризненно хорошего тона. Я уверен, что летом он
ходит   непременно   в   каких-нибудь   цветных,  плюнелевых   ботиночках  с
перламутровыми пуговками сбоку.
Быстрый переход