|
- Здравствуй, Шатушка! - приветливо проговорила m-lle Лебядкина. - Я тебе, Марья Тимофеевна, гостя привел, - сказал Шатов. - Ну гостю честь и будет. Не знаю, кого ты привел, чтой-то не помню этакого, - поглядела она на меня пристально из-за свечки и тотчас же опять обратилась к Шатову (а мною уже больше совсем не занималась во всЈ время разговора, точно бы меня и не было подле нее). - Соскучилось что ли одному по светелке шагать? - засмеялась она, при чем открылись два ряда превосходных зубов ее. - И соскучилось и тебя навестить захотелось. Шатов подвинул к столу скамейку, сел и меня посадил с собой рядом. - Разговору я всегда рада, только всЈ-таки смешен ты мне, Шатушка, точно ты монах. Когда ты чесался-то? Дай я тебя еще причешу, - вынула она из кармана гребешок, - небось с того раза, как я причесала, и не притронулся? - Да у меня и гребенки-то нет, - засмеялся Шатов. - Вправду? Так я тебе свою подарю, не эту, а другую, только напомни. С самым серьезным видом принялась она его причесывать, провела даже сбоку пробор, откинулась немножко назад, поглядела, хорошо ли, и положила гребенку опять в карман. - Знаешь что, Шатушка, -покачала она головой, - человек ты, пожалуй, и рассудительный, а скучаешь. Странно мне на всех вас смотреть; не понимаю я, как это люди скучают. Тоска не скука. Мне весело. - И с братцем весело? - Это ты про Лебядкина? Он мой лакей. И совсем мне всЈ равно, тут он, или нет. Я ему крикну: Лебядкин, принеси воды, Лебядкин, подавай башмаки, он и бежит; иной раз согрешишь, смешно на него станет. - И это точь-в-точь так, - опять громко и без церемонии обратился ко мне Шатов; - она его третирует совсем как лакея; сам я слышал, как она кричала ему: "Лебядкин, подай воды", и при этом хохотала; в том только разница, что он не бежит за водой, а бьет ее за это; но она нисколько его не боится. У ней какие-то припадки нервные, чуть не ежедневные, и ей память отбивают, так что она после них всЈ забывает, что сейчас было, и всегда время перепутывает. Вы думаете, она помнит, как мы вошли; может и помнит, но уж наверно переделала всЈ по-своему и нас принимает теперь за каких-нибудь иных, чем мы есть, хоть и помнит, что я Шатушка. Это ничего, что я громко говорю; тех, которые не с нею говорят, она тотчас же перестает слушать и тотчас же бросается мечтать про себя; именно бросается. Мечтательница чрезвычайная; по восьми часов, по целому дню сидит на месте. Вот булка лежит, она ее, может, с утра только раз закусила, а докончит завтра. Вот в карты теперь гадать начала... - Гадаю-то я гадаю, Шатушка, да не то как-то выходит, - подхватила вдруг Марья Тимофеевна, расслышав последнее словцо и не глядя протянула левую руку к булке (тоже вероятно расслышав и про булку). Булочку она наконец захватила, но, продержав несколько времени в левой руке и увлекшись возникшим вновь разговором, положила не примечая опять на стол, не откусив ни разу. |
