Сначала она потеряла Петрова, который посмел вернуться без её разрешения с фронта и попал в разгар вечеринки. Потом… Потом началось самое страшное. Этот усатый Сталин РЕШИЛСЯ, Он встретился с Гитлером, удалил ВСЕХ НАСТОЯЩИХ людей из своего окружения, а потом — началось…

Произошла грандиозная чистка во внутренних органах. Все её соотечественники были либо уволены, либо арестованы и расстреляны за многочисленные, по их гойским меркам, прегрешения. Но разве не сказал Моисей, что имущество гоя на самом деле является имуществом иудея и принадлежит гою незаконно? Разве не сказано, что лучшего из гоев надлежит уничтожить? Так в чём их вина? В том, что они поставили «Тору» и «Талмуд» выше их смешных законов и действовали так, как надлежит истинному сыну Израиля?

Немецкое гестапо вызывало ещё больший ужас, те из её знакомых и соотечественников, кто попадал туда НИКОГДА назад не возвращались… Уже весной началась массовая депортация НАСТОЯЩИХ ЛЮДЕЙ в Сибирь и ещё дальше! На самый Крайний Север… Не помогали ни взятки, ни связи, ни знакомства. Пользуясь своей внешностью, Верочке удалось добиться того, что она оказалась в лагере возле Иркутска, а не уехала, как остальные куда-то за Магадан, на жуткую в своей неизвестности Колыму. Правда, у неё потом сильно всё болело, так как пропустить через себя почти пятьдесят человек было нелегко даже ей, с её опытом, обслуживая одновременно трёх, а то и четырёх гоев. Но зато она осталась в относительно тёплой, по сравнению с другими, конечно, зоне.

И жутко голодная зима. Если бы не её умение хорошо делать миньет охранникам, то, наверное, она бы умерла с голоду, как многие в их лагере. А ещё эти жуткие работы! Тяжеленная неподъёмная лопата, смёрзшийся снег или увесистые ящики, выгружаемые с платформ, ради любопытства она раз разбила один, но вместо чего-нибудь съедобного увидела обычное железо. И потом был жуткий скандал. Какой то «победит» едва не стоил её жизни! Если бы, конечно, она бы не ублажила начальника охраны…

Она уже не могла терпеть эту ежедневную пайку из перловки с ржавой селёдкой, этот чуть окрашенный сушёной морковью кипяток, называемый почему то чаем. О! Настоящий индийский чай, который ей дарил сын начальника Торгсина Ленинграда! Правда, он предпочитал получать удовольствие от женщин сзади, как от мальчиков, но… чай того стоил! Да ей и самой больше нравилось такое, поскольку не надо было принимать противозачаточное. Где же её прежняя сладкая жизнь?! Удастся ли вырваться из этой безнадёжности? Верочка рыдала, сидя в углу барака под тусклой керосиновой лампой. Внезапно она услышала чей то голос:

— Сколько?

Мгновенно слёзы высохли на её глазах, и деловитым голосом девушка осведомилась?

— А что хочешь?

— Ну, как говорили у нас в Одессе — все тридцать три удовольствия, спереди, сзади, сверху.

— То есть, и ротиком поработать?

— Конечно! Ты же у нас лучшая в лагере по этой части! — неумело подольстился клиент.

— Чем платишь?

— Сахаром. Вчера разгружали.

Верочка ещё раз попыталась рассмотреть любителя сладкого. Затем, оценив потенциальные возможности клиента, вздохнула и произнесла:

— Килограмм.

— Ты что, сдурела, девка?! Да за такую цену я себе десять баб найму!

— Вот пусть они тебе и делают миньет! И удовольствия не получишь, и отгрызут тебе кое-что! Килограмм, и ни граммом меньше!

Тот ещё немного помялся, а потом махнул рукой.

Чёрт с тобой, девка. Давай…

И бросил синий цибик на койку… Они уединились в мужском сортире.