А если бы не это, Альварес уж поразвлекся бы на славу. Но к сожалению, она была не простой пленницей, а пленницей Эскаланта. И поэтому Альварес боялся не то что зайти к ним в камеру, но даже в глазок камеры заглянуть. Пару часов назад оттуда доносилось подозрительное скрипение пружин кровати, как будто этот американец занимался любовью с блондинкой. Альварес хотел посмотреть, так ли это на самом деле, да Ривера напомнил ему, что Морена приказал не беспокоить заключенных, даже не заглядывать к ним без особых причин. Впрочем, пружины скрипели недолго. К тому же американца так избили, что вряд ли он мог думать сейчас о сексе, хотя пленница очень даже ничего.

И все-таки Альваресу было обидно, что рядом, в двух шагах от него, лежит сейчас такая красотка, а он не может ею воспользоваться! А ведь, наверное, через несколько часов ее уже не будет в живых – от сегуридоров мало кто возвращается. Может, сегуридоры вообще забыли об этих американцах? Зашли к ним в камеру только один раз, и все.

Но вдруг она начнет сопротивляться? Женщины порой бывают такими упрямыми. Конечно, у него хватит сил, чтобы заткнуть ей глотку, да вот не поднимает ли она потом лишнего шума при сегуридорах? Еще этот кретин Ривера… Неизвестно, как он поведет себя, еще, чего доброго, защищать эту американку полезет!

Альварес ходил по комнате в нерешительности, не зная, что же предпринять… Вдруг в ночной тишине раздался страшный, пронзительный крик – кричала та самая американка! Да, сомнений не было: дикие вопли доносились как раз из их камеры. Альварес подпрыгнул от неожиданности. Ривера от испуга выронил из рук книгу. Они посмотрели друг на друга, не зная, на что решиться. Крики не прекращались.

Альварес взял фонарик и, подойдя к третьей камере, в которой сидели американцы, попробовал посветить в глазок. Но у него ничего не получилось – слишком уж маленьким было отверстие. Да еще эта блондинка не замолкала ни на минуту, орала как резаная. Альварес прикрикнул, чтобы замолчала, – никакого толку. Что там могло произойти? Он услышал, как американка подбежала к самой двери и начала лепетать что-то по-английски. Он заорал в ответ, что не понимает, и тогда она забормотала что-то по-испански. Черт, лучше бы и не пробовала! К Альваресу подошел Ривера, но и он ничего не мог разобрать.

Наконец до них донеслось единственное понятное слово – но оно было так ужасно, что, может, лучше бы несчастные охранники его и не расслышали.

Господи, неужели американец умер?!

Пленник, о безопасности которого приказал заботиться сам Эскалант! Да еще в его, Альвареса, ночное дежурство! Что с ним теперь сделают сегуридоры? Места живого не оставят! От страха охранника затошнило.

– Господи, что же нам делать? – закричал Ривера. – Господи, пожалуйста, пусть он будет жив!

– Это несправедливо, – прошептал Альварес. – Мы ведь его не били, это другие, не мы…

Американка все продолжала орать как резаная:

– Muerto! Muerto!

Альварес почувствовал, что сходит с ума.

– Перестань! – завопил он. – Не может он быть мертвым! Не может, понимаешь!

– Послушай, – снова вмешался Ривера, – ты, кажется, говорил, что этого американца сегодня утром избили? Вот он и умер из-за этого. А обвинят теперь нас с тобой.

– Да нет же, нет, – в исступлении бормотал Альварес. – Не мог он умереть в наше дежурство! Он просто потерял сознание, или что-нибудь в этом роде.

– Господи, они же нас убьют! – причитал Ривера. – Сегуридоры теперь убьют нас!

– Заткнись! – Альварес повернул ключ в замке и чуть приоткрыл дверь камеры, освещая ее лучом фонарика. Американец неподвижно лежал на кровати, не подавая никаких признаков жизни.

«Господи, только не это, только не это!» – молился Альварес, подходя к тюремной койке.