– Это Джилл, – сказала Мария. – Джилл приходит к нам на день. Джилл, познакомьтесь с Бобом, он наш новый друг, а я через минутку вернусь.

Она пошла забрать Чирп от входной двери, а Джилл в упор посмотрела на Боба, который сказал:

– Привет.

Она не ответила. Тогда Боб поинтересовался, как у нее дела, и она подняла руки тем жестом, каким хирурги держат их после того, как отскребли перед операцией, каждый палец отдельно и друг от дружки на расстоянии.

– Я не чувствую больших пальцев, – сказала она.

– Как это? – спросил Боб.

Она потрясла головой.

– Проснулась посреди ночи с ощущением, что в комнате кто то есть. “Эй! – сказала я, – эй!” А потом поняла про пальцы.

– Что вы перестали их чувствовать.

– Да, и тогда, и сейчас. – Она опустила руки на колени. – Как вы думаете, что это значит?

– Не знаю, – сказал Боб. – А кто был тот, в комнате?

– Да никто. Может, тот, кто был, это было присутствие того нового, что неладно со мной? – Она склонила голову набок, обдумывая свою странную фразу. – Не подумайте, что хочу вас обидеть, но что то вы не похожи на доктора.

– А я и не доктор.

Джилл отпрянула.

– А зачем же тогда выспрашиваете меня про здоровье?

Боб, не зная, что на это ответить, решил перевести разговор на головоломку:

– Что это будет, когда вы закончите?

Джилл взяла крышку от коробки и выставила ее напоказ рядом со своим мрачным лицом.

– Узнаете, что это?

– Сбор урожая, похоже.

Она кивнула, как бы признавая, что отчасти он прав, и поучительным тоном сказала:

– Это про осеннее чувство.

– Как это?

– Разве вы не знаете?

– Не уверен, что знаю.

– Осеннее чувство, – сказала Джилл, – это осознание того, что предстоят долгие сумерки. – И посмотрела многозначительно. На левой линзе ее очков для чтения еще держалась наклейка с надписью: “$ 3.99”.

Она снова взялась за пазл, выкапывая подходящие детальки, онемелые большие пальцы оттопырены под странным углом, средний и указательный пожелтели от табака.

Боб попрощался и, отправившись на поиски Марии, помедлил перед доской объявлений, увешанной извещениями, картинками и информационными материалами. Одна листовка из многих приковала его внимание: призыв помочь Центру. Мария, подойдя, обнаружила, что Боб записывает в свой блокнотик на спирали телефон Американской ассоциации волонтеров.

– Зачем это вам? – спросила она.

– Не знаю. Наверное, меня зацепило.

– Вы уже волонтерствовали когда нибудь?

– Нет.

Она жестом попросила Боба выйти с ней на крыльцо. Как только входная дверь с лязгом за ними захлопнулась, она сказала:

– Если я могу говорить с вами откровенно, то посоветую дважды подумать, прежде чем идти в волонтеры. Я говорю это и ради вас, и ради себя. Потому что волонтерская программа – не что иное как обуза для Центра. Я даже попросила Ассоциацию убрать нас из списка, потому что от каждого, кого нам присылали, было больше проблем, чем пользы. Каждый являлся, прямо таки лучась сознанием своей добродетели, но ни один не продержался и месяца, потому что изнанка здешней ситуации жестче, чем со стороны можно себе это представить. Например, вас никогда не поблагодарят, но будут критиковать, приглядываться с пристрастием и оскорблять словесно. Мужчины и женщины здесь крайне чувствительны к своему статусу; один намек на благотворительность – и они вспыхнут, как порох, и, по чести, я не скажу, что ставлю им это в вину.