Казалось, весь мир явился сюда остановить Аттилу, но даже сейчас никто из нас не был уверен в том, что это не было всего лишь отсрочкой, передышкой на одну ночь. Да, он отступил, но не начнёт ли он утром новую атаку, восстановив силы за стенами своего лагеря? С другой стороны, сумеет ли Рим выдержать ещё один натиск варваров? Почти целое поколение было стёрто с лица земли за один долгий день и вечер. Потомки навсегда запомнят, какой ценой далась нам победа.

Ещё никогда сотни тысяч воинов не погибали за столь короткий срок. И не одни только люди, но и лошади, тысячи боевых коней. При свете луны я увидел, как трупы солдат и лошадей создавали причудливые конфигурации: линии, полумесяцы и круги отмечали места наиболее ожесточённых схваток. Это напоминало рисунок какого то чудовищного, затейливого ковра. Кто то из выживших бродил по полю в поисках друзей, но большинство воинов в том и другом лагере просто свалились от усталости и истощения, так что к мёртвым прибавилось несметное количество спящих и потерявших сознание. Поле пропахло кровью, мочой и экскрементами. Завтра к полудню к ним прибавится запах гниющих трупов, но пока наша армия расположилась рядом с павшими.

Я совершенно не представлял себе, что должен делать. За минувший год я навидался таких ужасов, что жизнь потеряла смысл. Я чувствовал себя опустошённым, ни с кем не связанным и словно спал наяву. Только случайность помешала Скилле убить меня сегодня днём. Почему? Зачем Бог дал мне всё это увидеть? Какова была Его цель? Я мог бы сейчас найти Аэция, но к чему приведут меня эти поиски? И мог бы прокрасться к Плане, но она по прежнему точно ускользала от меня и пряталась вдали. Нас всё ещё разделяла уцелевшая армия Аттилы. Я мог бы в который раз сразиться со Скиллой, но и он тоже казался мне бессмертным. Как ни странно, он стал единственным близким мне воином. У нас была одна и та же возлюбленная, одни и те же сражения, одно и то же предназначение. И я подумал, а вдруг, когда всё закончится и прекратится кровавая бойня, мы сможем делиться вином и кумысом перед жарким костром, вспоминая задиристых юнцов, которыми были в прошлом, до этой кровавой схватки.

Исчез ли он навсегда, сметённый волной атакующих вестготов? Или по прежнему охотится за мной с туго натянутым луком?

Я осмотрел своё тело и с удивлением не обнаружил на нём ни единой раны, только моё оружие было окровавлено. Я отделался синяками и кровоподтёками. Я был жив, в отличие от сотен тысяч убитых, и, однако, находился вместе с ними, дышал рядом с бездыханными. Опять таки, почему? Раньше я думал, что опыт способен решить загадки жизни. Но, похоже, он только добавлял новые тайны к уже известным.

Я сидел, погруженный в эти туманные размышления, столь же бесполезные, как мой сломанный меч. И вдруг заметил тёмную фигуру. Она прокладывала путь мне навстречу через горы трупов и, вероятно, искала лежавшего здесь товарища. Это нелёгкая задача. Нанесённые раны были столь жестоки, а тела умерших столь искромсаны, что многие стали неузнаваемы. Меня восхитила преданность этого человека.

Да, я не ошибся: причина действительно была в преданности, но совсем иного толка. Фигура приблизилась, и я уловил в её очертаниях нечто знакомое и тревожное. Моё утомление внезапно сменилось беспокойством. Я, пошатываясь, поднялся. Он остановился, луна осветила моё лицо, и он негромко окликнул меня с тридцати шагов:

– Алабанда?

– Ты что, никогда не отдыхаешь?

Мой голос дрожал от усталости.

– Я не стану сражаться с тобой. Я устал от убийств. Сегодня была не война, а безумие. Оно погубило мой народ.

Скилла поглядел на трупы, озарённые лунным светом.

– Илана нуждается в нашей помощи, Ионас Алабанда.

– Илана? – с трудом переспросил я.

– Аттила сошёл с ума. Он боится завтрашнего полного разгрома и поэтому сложил погребальный костёр из деревянных седел и своих редчайших сокровищ.