|
— Ну что там рука! — с радушием отвечал Орлов. — Позвольте мне, милорд, обнять вас по русскому обычаю. Он обнял лорда, подержав недолго в своих медвежьих объятиях, потом развел руки, и британский дипломат вялым мешком опустился на землю в обморочном состоянии. — Это от чистого сердца, — сказал Орлов, — за то, что он потребовал уничтожения наших верфей в Николаеве... В разгар конгресса Евгения Монтихо родила Наполеону III сына, прозванного «принц Лулу». Орлов от души поздравил императора и выразил желание обнять его. — Умоляю — не надо, — уклонился счастливый отец. Александр II ознакомил Горчакова со статьями Парижского трактата... Александр Михайлович долго хранил молчание. — Орлов сделал все, что мог, и даже больше. Я смею думать, что, когда на Москву наезжали послы Мамая и Тохтамыша, дабы собирать ясак натурою с наших пращуров, положение российской дипломатии было все-таки намного хуже, чем наше. Меня утешает в этом трактате одно: пищу никогда не едят такой горячей, какой она готовится на плите... Царь отчеркнул ногтем статью трактата. — Вот! — сказал. — Самый нетерпимый и оскорбительный пункт — нейтрализация Черного моря: мы не имеем права возрождать флот на Черном море, заводить порты и арсеналы. — Да, — согласился Горчаков, — Европа схватила нас за глотку, и я почел бы за счастие дожить до того дня, когда Парижский трактат с его позорными статьями будет уничтожен. Император ухватился за эти слова: — Вам и карты в руки... Что означало: берите портфель от Нессельроде! Горчаков отнекивался, ссылаясь на старость и недомогания. Пожалуй, были причины и более серьезные: он ведь знал о германофильстве царя, и это мешало бы ему сводить Россию в альянсе с Францией... На уговоры царя князь отвечал: — Когда человек в моем возрасте начинает солировать, то следует помнить, что слушать его способны одни ангелы. Вы молоды, а я стар: мы же с вами будем ссориться! Ах, лучше оставьте меня — я разбит смертью любимой женщины... ПРОБА ГОЛОСА В дворцовой церкви свершался придворный молебен по случаю Парижского мира; средь коленопреклоненных сановников и свитских дам шелестел шепоток: «Горчаков, кажется, возьмет портфель у Карлушки...» На выходе из храма об этом же заговорил с царем и граф Адлерберг — возмущенно: — Можно ли назначать министром человека, знавшего о заговоре декабристов, друзья которого до сих пор в Сибири? — Но Горчаков ведь не торчал тогда на Сенатской площади: он сидел во дворце и ждал, чем все это закончится... Император увольнял в отставку сановников, доставшихся в наследство от батюшки, которого Герцен прозвал «неудобозабываемым». Правда, смена кабинета далась нелегко, пришлось даже выдержать истерику матери. Почерневшая и сухая мегера, внучка Фридриха Великого, кричала на сына: — Как ты собираешься управлять страной дураков и воров без верных слуг отца — без Клейнмихелей! без Нессельроде! Царь дал матери ответ, ставший историческим: — Мой папа был гений, потому мог позволить себе окружать трон остолопами. А я не гений — мне нужны умные люди... В царском поезде, единственном в стране, который имел «гармошку» (для перехода из одного вагона в другой), император с Горчаковым ехали в Царское Село. Разговор шел о пустяках, а когда показалось Пулково, Александр II сказал: — Вижу, вы уклоняетесь от бесед о политике. |
