Ему уже доводилось одевать нескольких симпатичных танцовщиц и подбирать для своих любовниц из высшего света платья, которые подчеркивали бы их красоту.

Но красота Николь была необычной, а кроме того, она даже не подозревала о том, что красива.

Впрочем, он был уверен, что этого не понять и многим мужчинам.

Она напоминала деревце с еще не распустившейся листвой, чья красота не бросается в глаза, и лишь художник способен ее уловить.

Вернувшись в свою каюту, маркиз продолжал размышлять об этом.

Раз уж она такая искусная швея, думал он, то могла бы превратить в роскошное платье шторы на иллюминаторах или атласное покрывало кровати.

Эта мысль развеселила его, и маркиз подумал, что неплохо бы свозить Николь в Париж.

Он одел бы ее в наряды от парижских портных, такие же яркие, как ее глаза, когда они искрятся смехом.

Потом он сказал себе, что есть более важные вещи, о которых стоит подумать, а Николь — всего лишь девушка, которую он взял с собой просто в качестве спутницы.

И все же, засыпая, он поймал себя на том, что вновь представляет ее себе в беседке из роз, а вокруг кружатся херувимы и глядят на нее сквозь гирлянды цветов.

Постепенно она утвердилась в мысли, что у маркиза была очень Важная причина отправиться в эту поездку, но, поскольку он явно не желал говорить об этом, держала свои выводы при себе.

В то же время она сгорала от любопытства.

Джимми говорил, что маркиз хороший спортсмен и известный коллекционер живописи.

Он никогда даже не намекал на его участие в политике — и все же сейчас Николь была практически уверена, что знает причину бешеной спешки маркиза.

Несомненно, она, как и вся их поездка, впрямую связана с войной между Россией и Турцией.

Англия не была вовлечена в войну, но премьер-министр и, вероятно, сама королева были обеспокоены усилением влияния России в Европе.

Как бы то ни было, Англия аннексировала Балканы, а теперь, видимо, обратила свой взгляд к Турции.

Размышляя об этом, Николь вспомнила, как отец Наташи часто говорил, что русские всегда утверждали, будто Константинополь их законная столица.

За это они и боролись — и если бы добились своего, равновесие сил в Европе было бы нарушено.

К вечеру яхта достигла Мраморного моря и встала на якорь в заливе у северного берега.

— Я думаю, сегодня нам следует лечь спать пораньше, — сказал маркиз вскоре после обеда.

Николь бросила на него быстрый взгляд, понимая, что что-то за этим кроется.

Они поднялись на палубу.

При свете высокой луны берег был хорошо виден. Сразу за песчаной косой начинались низкие утесы, на которые было легко забраться.

Маркиз, как и Николь, посмотрел туда, где начиналась узенькая тропинка, ведущая к скалам.

Николь ожидала услышать отдаленный грохот пушек или какой-нибудь другой признак войны, но вокруг была тишина.

Маркиз явно ждал ответа, и Николь сказала:

— Да, разумеется, мы должны лечь спать. Как вы думаете, завтра мы будем в Константинополе?

— Я еще не решил, буду ли я заходить в порт, — загадочно ответил маркиз.

Николь отлично понимала, что это значит.

У него нет ни малейшего намерения обсуждать это с ней.

Поэтому она ограничилась тем, что сделала изящный реверанс и произнесла:

— Спокойной ночи, милорд. Надеюсь, вы хорошо выспитесь. Как увлекательно совершить такое далекое путешествие за столь короткое время!

— Спокойной ночи, Николь, — ответил маркиз.

Он подождал, пока она удалилась в каюту и закрыла дверь, а потом пошел к себе.

Довкинс был уже там.

Маркиз быстро сменил вечерний костюм на простую одежду, которую мог бы носить какой-нибудь состоятельный русский.