В 1976 году перед отъездом в Данию я добился выделения некоторых сумм для снабжения Филби нужными ему товарами, и не потому, что Филби испытывал лишения, – просто человек, привыкший к оксфордскому мармеладу или горчице «Мэль» и не видевший их лет пятнадцать, по детски радуется, когда разворачивает пакет, не говоря уже о фланелевых брюках – принадлежности туалета любого респектабельного джентльмена.

Через дипломатическую почту мы обменивались иногда полуконспиративными шутливыми письмами, выборки из переписки звучат просто как диалоги из светских комедий:

Ким: «Мой дорогой Майкл! Прекрасное зрелище явилось на днях перед нашими глазами: вошел Виктор с огромным пакетом, в котором находились крупный запас мармелада, не говоря о шафране, горчице «Мэль» и чудесной почтовой бумаге с вензелем и монограммой «К». Кеннеди? Кинг Конг? Или может быть… Мы очень благодарны, как всегда, за все эти подарки, и лимонная кислота будет напоминать мне остроту наших бесед».

Майкл: «…Здесь довольно спокойно: никто не отрезал голову нашей скучной русалке, никаких террористических актов, высылок или арестов. Наша Руритания последние шесть месяцев председательствовала в ЕЭС и стала центром Европы. Будьте уверены, что Руритания забьется отныне в рыданиях из за дефицита мармелада. Знал ли бедный Маггеридж (его коллега, а потом недруг. – М. Л.) о Вашей обезоруживающей страсти к мармеладу? Это материал для хорошего романа».

Ким: «…Я храню для Вас одну из специальных сигар – Фиделиссимо. Прием на острове Свободы был более чем радушным, нас всюду сопровождали толпы людей. Очень приятно, конечно, но не совсем наша чашка чаю. В Москве прошел медицинское обследование. Легкие чисты, как свист, а печень выглядела просто прекрасно. Таким образом, Вы видите, чего можно достигнуть (почти) пятидесятилетней диетой на алкоголе и табаке».

Майкл: «Ваш портрет в рамке серебряного цвета висит прямо над прилавком, недалеко от портретов Богов. В случае насильственного налета на мое помещение он будет вещественным доказательством для объявления меня персоной нон грата».

(Я повесил в своем резидентском кабинете портрет Филби с его собственноручными пожеланиями успехов точке, посторонние из «чистых», иногда заходившие ко мне, терялись, увидев этого явного иностранца. Предполагали, наверное, что это какой нибудь большевик инородец, датский коммунист или коминтерновец.)

Ким: «Роуландсона (английский живописец XIX века, автор эротических гравюр. – М. Л.) я еще не видел. Наш друг Виктор с присущей нам всем профессиональной осторожностью передал его в запечатанном коричневом пакете. К сожалению, по дому бродит теща, и я не знаю, как она будет реагировать на эротику. Будьте уверены, что я не сожгу эту книгу и не верну ее, но если наступят черные дни и инфляция съест мою пенсию, я продам ее на черном рынке около почтамта».

Майкл: «Продавайте Роуландсона не целиком, а по отдельным картинкам. Если Вам удастся вставить их в рамки и организовать выставку, то денег хватит не только на нас всех, но и на реставрацию всех мест, связанных с Роуландсоном в Англии».

Ким: «Дорогой Майкл! Я   позорно запоздал с благодарностью за новый поток чудес к Новому году. Замененные джинсы оказались впору, очки тоже. Не говоря уже о «Хейг, Харпер и К°», «Максвелл Хаус», соевом соусе, горчице и прочих вещах. Наконец Вы решили проблему, которая мучила многих математиков в последние годы. Жене теперь остается лишь потерять несколько кило, набранных во время поездок в Болгарию и Венгрию. Вы пишете, что старые можно оставить для Вашего секретаря. О’кей – если Вы представите ее, дабы я мог убедиться, что они ей действительно подходят. Несомненно, что обращаться с ней я буду не совсем умело – мне уже 70, но это стиль моей работы».