Сикейрос воевал и писал непрерывно, делал эскизы к монументальной фреске о братстве народов, которую он мечтал создать прямо на стене одного из дворцов в Мехико. Он не верил в камерное искусство и считал его прихлебателем буржуазии – только просвещение, только культуртрегерство, только живопись и скульптура, вынесенные из затхлых музеев на площади и на стены домов – чтобы трудящиеся каждый день, идя на работу, освящались светом великих шедевров и становились счастливыми и чистыми, как солнце.

Сикейрос указал углем на свой столик (они были давними друзьями), официант принес меню, оно не блистало: суп из пшена – и никаких гвоздей.

– Дай нам бутылку вина, камерадо, – попросил Клим.

– Извини, но вина у нас нет, камерадо, – ответил официант.

Вокруг все дули вино, пришлось сходить за кулисы к хозяину и добыть у него спиртное за приличную плату.

Фламенко, кастаньеты, крики. Одинокое соло «And when I die don’t bury me at all just pickle my bones in alcohol» (Когда я умру, не хорони меня, лишь замаринуй мои кости в алкоголе), пьяный солист брызгал вином на сидевших. Выстрел, агония на полу, убийцы, допив вино, спокойно удалились, полиция для приличия повертелась, выпила вина и тоже смылась, ничего не произошло, все продолжали болтать, смерть уже давно сделалась делом привычным.

– Мне пора в «Гейлорд», – сказал Клим. – Но ночевать я приду к тебе.

– А можно мне туда? Хотя бы взглянуть одним глазом, как живут в роскошном отеле русские бояре. Говорят, что там в паэлью кладут огромных креветок, выписанных из Гренландии…

– Там живут не только русские, и вообще, хватит об этом. Мне пора.

– Неужели ты не знаешь, что в Мадриде не бывает секретов? У нас все тайное становится известно еще до того, как оно стало тайной. Я хочу познакомить тебя со своим сыном, ты же просил…

Они поднялись на третий этаж, номер был закрыт, и Мария, словно большая птица, поскребла длинным ногтем дверь.

Черноволосый юноша лет восемнадцати, с гладко зачесанными волосами, худой, изысканно сложенный (держался грациозно, словно в окружении инфант при дворе короля Фердинанда), с бачками и в очках, в просторном люстриновом пиджаке. Воронова крыла, с белыми крестиками нашейный платок прикрывала накрахмаленная салфетка.

– Это мой сын Рамон, а это товарищ Петер Энгер, – представила Мария.

– Бокал вина? – предложил Рамон.

Стол был сервирован хрусталем и фарфором, что никак не вязалось с суровой обстановкой Мадрида, да и яства поражали голодное воображение: ветчина по пармски, блюдо с ниццианским салатом и горячее в серебряной кастрюльке, прикрытой крышкой. Но камерадо Энгер не задержался, он был наслышан о сыне, недавно вернувшемся из Мексики, где они с мамой владели домом, он знал о его пижонских замашках, о нем давно уже легла информация в досье, теперь он самолично прощупал материал прежде, чем заказывать костюм.

Покинул «Гран виа» и зашагал по грязной улице, придерживая рукой карман с кольтом. У ворот отеля «Гейлорд» переминался с ноги на ногу часовой с винтовкой.

– Проходи, камерадо Энгер, – сказал он радостно.

– Ты должен спросить у меня пароль, камерадо, – сказал строго, не терпел бардака.

– Но я же тебя вижу почти каждый день, камерадо Энгер, – удивился часовой.

Клим выдал пароль, получил отзыв и прошел в отель.

В «Гейлорде» было приличнее, тут жили крупные птицы, слетевшиеся со всего мира, тут публика не галдела, а неторопливо переговаривалась за столиками, порою звучал русский (многие изучали его как единый язык грядущего мирового устройства) – здесь жили советские советники по артиллерии, авиации, диверсиям, контрразведке.

Угол «Гейлорда» недавно разрушил шальной снаряд, и часть ресторана огородили.