В руинах дымился весь XX съезд. Сейчас внеси портрет Сталина, объяви Никита: «На колени перед портретом!» – и все партийные повалятся, и вся когорта повалится радостно, – и остальным куда ж деваться? Попробуй, устой!

Но – неисчерпаем Никита, знает сто лазеек. И в радости не даст упокоиться, но – и в горе. Тут же без перерыва начинает историю за историей, одна другой дичей, и даже я, ненавистник Сталина, записываю безо всякой веры.

Глубоко-больной, подозрительный. Если б его не сдерживали работавшие рядом – «дел» было бы ещё больше. Например, вызывает Никиту из-подо Львова телефонным звонком. Приехал. «Нате письмо! В Москве – центр контрреволюции». Читаю, какой-то сукин сын пишет: создана организация под руководством Попова, и в ней участвуют все секретари райкомов. Я – спрятал в сейф, ему не напоминаю. Но он – не забудет! «Ну, как?» Да, говорю, мерзавец написал. «Да неужели?» – не любил Сталин недоверия к таким материалам. – Или в Сухуме один раз, говорит мне и Микояну: «Я – пропащий человек, я никому не верю и сам себе не верю». Оставляет Микояна на своей даче: «Не уезжай». Потом меня позовёт: «Поди спроси у Микояна – что у него, своей дачи нет, чего сидит?» Я не любил к нему на дачу ездить: напоят, накачают вином. – («Пляши, хохол!» – не добавляет.) – Отговорюсь. Опять Поскрёбышев звонит: «Вы уже выехали? А товарищ Сталин ждёт». Так и представляю – Сталин рядом с ним стоит, приходится ехать. Обычно за руку не здороваемся – так гигиеничнее. Пришёл я, сел к столу. Сталин нахмурился: «Вас кто звал?» Я ушёл в горы. Через час вызывает меня: «Ну как, Микита? Может, рыбу удить поедем?»

– Да это был сумасшедший на троне. Спрашивают нас: а почему вы его не сняли? На XIX съезде говорит: «Я уже стар, может мне в отставку?» И – смотрит, кто первый скажет «да». А то берёт список Политбюро: «Как это Ворошилов пролез?» – «Да вы же сами его вписали». Это, что я сейчас говорю, завтра не будет в газете… Сам созывал съезд партии раз в 13 лет – а пусть бы Украина не созвала! Но – он был предан уставу, следил, чтоб не было партийных нарушений… Тогда, после доноса, мы с Маленковым: давай, этого Попова подальше сунем, спасём его. А объяснить ему самому – не можем. А Попов: «Куда вы меня из Москвы?» Думает, Москва без него пропадёт… А Каганович жить не мог без дела об украинских националистах. Но мы не поддались и не дали погубить творческую интеллигенцию Украины.

Весной 1933 Шолохов, мол, поднял голос против насилий на Дону, теперь нашли его письмо в архивах. Что над десятками тысяч колхозников творятся надругательства, как у Короленко над тремя. Пошлите в Вёшенский район дополнительных коммунистов! Сталин ответил: ваши письма производят однобокое впечатление. Это – только одна сторона, надо видеть и другую. Хлеборобы вашего района проводили итальянку, тихую войну на измор Советской власти. «Уважаемые хлеборобы» – не такие безобидные люди.

– Берия не скрывал своей радости у гроба Сталина. Берия и Маленков предлагали сдать ГДР. Мы с Молотовым – были заодно, против. Ну, придут они на польские границы. А потом – на наши? Не-е-ет!.. Маленков – он совершенно безвольный. В лето фестиваля сидим, болтаем. А жена приказала ему сделать укол, теперь рука болит.

(Записываю, думаю: да, только при такой последовательности мысли и мог проскочить мой «Иван Денисович».