|
И даже не только из-за того, что у него не хватало ума на сложные расклады. Не хватало, это верно. Но суть не в том. Я убедился в его нравственных принципах. Своих не сдаем! — это правило Танк соблюдал свято, а насколько они, свои, хорошие или плохие — о том не задумывался. Главное, если кто стал для него своим, мог положиться на него, как на каменную стену. Не бросит, не предаст, не продаст — это сто пудов!
Наверное, так же рассудил и Степаныч, знавший Танка дольше меня. — Ладно, давай, — согласился он. — Ну, тогда поехали. Из предосторожности все же старик велел высадить нас за два квартала от дома, и мы пошли дворами под уверения Степаныча, что, мол, отлично отсидимся в его «берлоге», где есть запас продуктов на несколько дней… По дороге еще зашли в неболььшой магазинчик, взяли хлеба, макаронных изделий, печенья. — Живем! — радовался Степаныч, как дитя. — Это у нас будет что-то типа автономки, вроде как на подводной лодке!.. Я с этим был вполне согласен, день-другой, а то и побольше мы, конечно, перекантуемся без проблем. Но что дальше? Дальше-то что?! — вот он, вопрос без ответа. Хоть я и говорил себе, что надо его пока отложить, как говорится, подумать об этом завтра — что-то он не откладывался, зараза. «Берлога» Степаныча оказалась стандартной хрущевской «двушкой», и с точки зрения какого-нибудь сноба в самом деле это была берлога берлогой — все здесь, казалось, застыло на уровне где-нибудь 1981–1982 года. Стены, мебель, газовая плита на кухне, водопроводные краны… Мне, правда, это было ниже пояса, Лида, может, и скривилась бы от оскорбления эстетических чувств, но теперь на нее навалилась дикая усталость, что и понятно: она пережила запредельный расход энергии, и она, по ее словам, мечтала только о том, чтобы дойти до какой-нибудь кровати, упасть на нее, заснуть и спать, спать, спать, пока сама не проснется. Мы не стали препятствовать ей в этом, отправили ее в дальнюю маленькую комнату, где она, упав на древнюю кровать, вырубилась, по-моему, на лету, еще не успев коснуться щекой подушки. Степаныч усмехнулся, покачал головой, смотря на спящую девушку. — Ладно, — сказал он. — Девка в трансе, понимать надо. Ладно, пошли, пусть дрыхнет, сколько влезет. Ты есть хочешь? Я вдруг с удивлением осознал, что хочу. До этой секунды тоже, видимо, находясь в каком-то трансе, не думал об этом, а вот Степаныч спросил — и оказалось, что хочу. Что там хочу! Просто умираю с голоду. — Пошли на кухню, — предложил он. — Если на скорую руку, так консервы только, зато сразу, открыл — и ешь. Консервов у запасливого Степаныча на самом деле оказалась хренова туча, да еще и на выбор: тушенка, кильки в томате, «Завтрак туриста»… Поставили варить макароны, а пока открыли кильки и «Завтрак», оказавшийся смесью перловки с тушенкой — я налетел на консервы прямо холодные, чувствуя зверский голод, а Степаныч, как волшебник, неожиданно достал из холодильника бутылку «Столичной» и банку соленых огурцов: — Давай-ка пропустим по маленькой… — Не, Степаныч, ты что! — Смотри, настаивать не буду. Но скажу от себя: сейчас это нормально. Как раз стресс снимет. Ты знаешь, — оживился он, — знавал я одного борца, тяжеловеса. Серьезный мужик, до сборной Союза, правда, не дотянул, но на союзных чемпионатах боролся регулярно, вроде бы даже до бронзы как-то дотянулся… Но ладно! Не о том речь. Так вот, он мужик был неглупый. Говорил так: у меня невосприимчивость к алкоголю. Мне поллитра водки — как слону дробина, даже не захмелею. Поэтому он почти и не пил. |
