|
«Я могу говорить правду и это работает только на моего Бога!» — Давай я покажу тебе, что я нашла в этих книгах, — сказала Сиона. Она указала на несколько листов обычной бумаги, разложенных на столе. — Это было заложено между страницами. Найла подошла к столу и поглядела на листки бумаги. — Во-первых, вот это, — Сиона подала ей предмет, который Найла сначала не заметила. Это была тонкая прядь чего-то… и на ней что-то, что казалось… — Цветок? — спросила Найла. — Это было заложено между двумя бумажками. На одной из бумажек было написано вот это. Сиона наклонилась над столом и прочла: «Прядь волос Ганимы и звездчатый цветок, который однажды она мне дала». Поглядев на Найлу, Сиона сказала: — Наш Бог-Император, оказывается, сентиментален. Вот слабость, которую я не ожидала в нем встретить. — Ганима? — спросила Найла. — Его сестра! Вспомни нашу Устную Историю. — Ах, да… да. Молитва к Ганиме. — Теперь, послушай вот это, — Сиона взяла другой листок бумаги и прочла отрывок. Сер как мертвые щеки приречный песок, Отсвет туч зарябил на зеленой воде. Я стою у темнеющей кромки воды, Пальцы ног омывает холодная пена, Запах дыма доносит ко мне с лесосплава. Сиона опять поглядела на Найлу. — На этом есть пометка «То что я написал, когда мне сообщили о смерти Гани». Что ты об этом думаешь? — Он… Он любил свою сестру. — Да! Он способен любить. О, да! Теперь он наш. ~ ~ ~ Порой я позволяю себе развлечься одним из сафари, недоступных ни одному другому бытию. Я соскальзываю внутрь, по оси моих жизней-памятей. Словно школьник, пишущий сочинение, куда он поедет на каникулы, я выбираю себе тему. Пусть это будет… женщины-интеллектуалки! И я отплываю в тот океан, что представляют собой мои предки. Я — огромная крылатая рыба глубинных вод. Открывается пасть моего самосознания, и я их заглатываю! Порой… Порой я вылавливаю кого-нибудь, ставшего исторической личностью. Мне доставляет радость прожить жизнью такого человека, смеясь в то же время над академическими претензиями, якобы являющимися его биографией. Украденные дневники Монео спускался в подземное убежище с печальным смирением. Никак не избегнешь тех обязанностей, которые теперь ему придется выполнить. Богу-Императору потребуется какое-то время, чтобы улеглась его грусть из-за потери еще одного Данкана… но жизнь продолжается… и продолжается… и продолжается… Лифт бесшумно скользил вниз, великолепный, надежный лифт, как все, что делалось икшианцами. Однажды, лишь однажды Бог-Император закричал своему мажордому: «Монео! Порой мне кажется, что и ты сделан икшианцами!» Монео ощутил, как лифт остановился. Дверь открылась, и он поглядел через подземелье на скрытую тенями объемистую груду на королевской тележке. Не было никаких указаний на то, что Лито заметил его прибытие. Монео вздохнул и отправился в долгий путь через откликающиеся эхом сумерки. На полу рядом с тележкой лежало тело. Нет, это не обман памяти — ему не мерещится, будто он уже это видел. Так и в самом деле бывало не раз. Все это давно уже знакомо и привычно. Однажды, когда Монео только поступил сюда на службу, Лито сказал: — Тебе не нравится это место, Монео. Мне это заметно. — Нет, Владыка, не нравится. Монео надо было лишь чуть-чуть напрячь память, чтобы услышать свой собственный голос того наивного прошлого. И голос Бога-Императора, отвечающего ему: — Тебе не следует относиться к мавзолею, как к приятному месту, Монео. Для меня он — источник бесконечной силы. |
