|
— Молод и дерзок, но никогда не глуп. Монео напряженно улыбнулся при этом комплименте, его мысли все больше и больше склонялись к вере, что теперь он понимает намерения Лито. Но, хотя, опасности…! Подкармливая эту веру, Лито сказал: — Ты знаешь, как сильно мне нравятся неожиданности. «И это правда» — подумал Лито. — «Монео то уж точно это знает. Но даже когда Сиона удивляет меня, она остается для меня тем, чего я больше всего страшусь, одинаковостью и скукой, которые могут разрушить Золотую Тропу. Смотрите только, как скука на короткое время отдала меня во власть Данкана! Сиона — это тот контраст, по которому я узнаю свои глубочайшие страхи. Опасения Монео за меня хорошо обоснованы.» — Мой агент будет продолжать наблюдение за ее новыми товарищами, Владыка, — сказал Монео. — Мне они не нравятся. — Ее товарищи? У меня у самого были такие товарищи однажды, давным-давно. — Мятежники, Владыка? У Тебя? — Монео был неподдельно удивлен. — Разве я не проявил себя другом мятежа? — Но, Владыка… — Заблуждения прошлого намного многочисленнее, чем ты только думаешь! — Да, Владыка, — Монео смешался, но любопытство в нем не угасло. И он знал, что порой Богу-Императору надо было заболтать самого себя до одурения после смерти очередного Данкана. — Ты должно быть, видел много мятежей, Владыка. При этих словах Лито непроизвольно погрузился в воспоминания. — Ах, Монео, — пробормотал он. — В моих путешествиях по лабиринтам моих жизней-памятей я повидал бессчетные места и события, которым я никогда бы не желал повториться. — Я могу представить Твои внутренние странствования, Владыка. — Нет, ты не можешь. Я видел людей и планеты в таких количествах, что они потеряли значение даже для воображения. О, какие пейзажи я проходил на этом пути. Каллиграфия чуждых дорог мерцала сквозь пространства и отпечатывалась на моем взгляде, смотрящим в дальнюю даль. Сотворенные природой скульптуры каньонов, круч и галактик заставили меня твердо понять, что я лишь пылинка. — Не Ты, Владыка. Кто-кто, но только не Ты. — Меньше, чем пылинка! Я видел людей и их бесплодные общества с таким повторяющимся однообразием, что их чушь наполнила меня скукой, ты слышишь? — Я нисколько не хотел прогневать моего государя, — смиренно проговорил Монео. — Ты и не гневаешь меня. Порой ты меня раздражаешь, но не более того. Ты даже не можешь вообразить, что я видел калифов, имджидов, ракаи, раджей, башаров, королей, императоров, принцев и президентов — я видел их всех. И все они — феодальные атаманы. Каждый — маленький фараон. — Простите мою самонадеянность, Владыка. — Проклятие римлянам! — вскричал Лито. Это он обращался внутрь к своим предкам: «Проклятие римлянам!». Смех его жизней-памятей заставил его поспешно бежать от них. — Я не понимаю, Владыка, — рискнул заметить Монео. — Это верно. Ты не понимаешь. Римляне разнесли фараонову заразу, как сеятель разбрасывает семена урожая следующего сезона — Цезари, Кайзеры, цари, императоры, царицы, пфальцграфы… Проклятие фараонам! — Мне абсолютно не знакомы все эти титулы, Владыка. — Я, может быть, последний из них всех, Монео. Молись, чтоб это было так. — Как прикажет мой государь. Лито пристально поглядел на своего слугу. — Мы — убийцы мифов, ты и я, Монео. Это наша совместная мечта. Уверяю тебя с высоты бога-олимпийца, что правительство — это всеми разделяемый миф. Когда миф умирает, рушится и правительство. — Так Ты учил меня, Владыка. — Людская машина, армия сотворила нашу нынешнюю мечту, мой друг. |
