|
Первые дни буквально тошнило от вида пустынных пристаней и серых пакгаузов, вызывали содрогание дома обывателей, давно бы упавшие набок, если бы их с гениальной сообразительностью не подперли бы бревнами. Будь Соломин алкоголиком или ханжой, его, наверное, умилил бы ухоженный вид кабаков и храмов божиих — эти строения резко выделялись на общем мерзостном фоне запустения. Но в этот фон удивительно вписывались и памятники командору Берингу, уплывшему с Камчатки к берегам Америки, и геройским защитникам Петропавловска в Крымской кампании, когда жители отразили нападение англо-французской эскадры... Камчатка, как это ни странно, имела славное боевое прошлое! — Ну что ж, — сказал Соломин сам себе, — существует только один способ начать — это взять и начать... Утром он занял место в канцелярии присутствия. — Странно! Когда во времена Екатерины в Петропавловск приплыл Лаперуз, жители дали в его честь бал — самый настоящий, с пальбою из пушек и музыкой. Я попасть на бал не рассчитывал, но со мною никто даже толком не поздоровался... Свое недоумение он выразил пожилому чиновнику канцелярии Блинову, который ответил, что Лаперуз тут ни при чем: — Бывало, не успеешь имя-отчество начальника затвердить, как вдруг — бац! — его на материк, шлют нового. А новый-то приплыл, наорал на всех, так что мы обкламшись ходим, потом соболей чемодана два нахапал и — туда же... яблоки кушать. А мы тут загораем... Так еще подумаешь — стоит ли здороваться? Это было сказано чересчур откровенно, и Блинов, опрятный чинуша, вызвал у Соломина симпатию. — Но покойный-то Ошурков долго у вас пробыл. — Знал, с кем дружбу водить. — С кем же? — притворился Соломин наивным. — А хотя бы с Расстригиным... Чем плох? — А чем он хорош? — Да тем и хорош, что плох, — намекнул Блинов. — Мимо него ни одна чернобурка на аукцион не проскочит... Извольте знать, сударь, что на Дальнем Востоке нет Мюра и Мерилиза, как в Москве, нет и Елисеева, как в Петербурге, зато есть Кунст и Альберс во Владивостоке, а эти магазинщики понимают, сколько шкур спускать с нашей Камчатки... Так. Один факт есть. Пойдем дальше: — Ну, а чем знаменит Папа-Попадаки? — Этот по бобрам ударяет... чикагские господа очень уж до наших бобров охочи. Папа и семью в Чикаго держит... Кое-что уже прояснилось. Андрей Петрович сказал: — Господин Блинов, вы, я вижу, человек прямой. Ведь не может быть, чтобы вас такое положение устраивало? Блинов и ответил ему — откровенно: — А кому здесь надобно мое мнение? Да и что толку, ежели я, расхрабрившись, писк издам? Тот же Расстригин с Папочкой меня, будто клопа, на стенке распнут... Потому и молчу. Я, сударь, — добавил он, воодушевясь, — уже двадцать лет без передыха вот тут корячусь — и все ради сына! Когда он выйдет в драгоманы[4] при дипломатах, тогда... ну, пискну. — А где ваш сын учится? — Сережа-то? — расцвел старик. — Уже на третьем курсе в Институте восточных языков во Владивостоке... Не шутка! — На каком факультете? — На японском. Вот жду... обещал навестить. С крыши правления, грохоча, скатилась лавина подтаявшего снега, вызвав лай ближних собак, а потом, не разобравшись, в чем тут дело, лай подхватили соседние псы, и скоро весь город минут десять насыщался собачьим браво-брависсимо. Поразмыслив, Соломин сказал, что надеется избавить камчадалов от засилья местных торгашей. |
