А бедра ее метались,

    как пойманные форели,

    то лунным холодом стыли,

    то белым огнем горели.

    И лучшей в мире дорогой,

    До первой утренней птицы

    Меня этой ночью мчала

    Атласная кобылица…

    Не прекращаясь ни на минуту, длинным, протяжным, почти колокольным звоном, гудел вдалеке набат. Кто-то не жалея рук, колотил и колотил по звонкому железу. Яростно стрекотал за печкой сверчок…

    -  Давай останемся здесь еще и завтра, - сказала Матильда, когда ни на что иное, кроме разговоров у нас больше не было сил.

    Я положил ее всклоченную головку себе на грудь, кончиками пальцев перебирал волосы, дотронулся до раковины уха.

    -  Щекотно, - сказала она. - Ты еще хочешь?

    -  Хочу, только пока не могу, - ответил я, удивляясь, откуда столько силы у этой хрупкой женщины. - Может быть, немного поспим?

    -  Видишь, уже хочешь спать, а еще хвастался, - засмеялась она. - Все вы такие…

    Я не ответил, глаза закрылись сами собой. Я попытался их открыть, но вполне трезво осознал, что уже выключился из реальности и сплю.

    Потом было пробуждение. Надо мной нависал староста и тряс за плечо. Я с трудом понял, что происходит и проснулся.

    -  Барин, - бубнил староста, - вставай, у нашего барина рига сгорела! Всю ночь тушили!

    -  Ну и что? - сердито спросил я. - Мне-то что за дело?

    -  Как же, все-таки пожар. Мало ли что! - нерешительно сказал он.

    -  Я слышал набат. Сам дом не пострадал? - вынуждено включился я в разговор.

    -  Нет, только рига. Хлеба там было… А что, твой товарищ, барыня?

    Я посмотрел на своего крепко спящего «товарища». Он разметался на широкой лавке так, что сполз укрывавший тулуп, и скрывать его принадлежность к прекрасной половине человечества было бессмысленно. Я ревниво прикрыл Матильду от чужых глаз и подтвердил его смелую догадку:

    -  Барыня, но это военная тайна. Ты умеешь хранить тайну?

    -  Не знаю, - ответил он. - А что это такое?

    -  О том, что ты видел, никому нельзя говорить. Это секрет!

    -  А! Тогда ладно. Наше дело маленькое. Барыня так барыня. Ваше дело военное, мне только то чудно, что она с саблей. Опять же скоро обед. Здесь есть будете или у барина?

    -  Здесь. Мы, наверное, тут пока останемся. Хозяева не обидятся?

    -  Чего им обижаться, вы же не за так, а деньги платите. За деньги все можно. Во даже самого Христа за тридцать серебреников продали. Понятное дело.

    «Барыня», к этому времени уже проснулась и крепилась, чтобы не рассмеяться.

    Я ткнул ее под тулупом в бок кулаком. Мужик между тем все не уходил, стоял над нами и чесал в затылке.

    -  Ладно, - сказал я, - можешь идти.

    -  Могу, понятное дело. Только, скажу тебе барин, наши бабы посправней твоей будут, - задумчиво сказал он. - Оно, конечно, всякая баба - баба, ничего в ней такого особого нет. Но, - он замолчал и тяжело вздохнул, - если что, то всегда.

    Я промолчал, чтобы не затягивать разговор и староста, наконец, ушел.