— Раньше я знал, что делать, — говорил Марк Проб своему странному собеседнику. — Меня будто вел за руку кто-то неведомый. Стоило поступить верно, и невидимая рука гладила меня по сердцу и приговаривала: «Правильно, мой мальчик». Стоило ошибиться, и я чувствовал себя безмерно виноватым. Мой гений всегда был со мной, всегда подсказывал. А ныне? Я чувствую себя беспомощным слепцом. Иду и все время натыкаюсь на глухие стены. Пытаюсь перелезть, и ничего не получается. Ровным счетом ничего. Ты слушаешь меня?

— Д-х-х…— сообщила в ответ тряпка, шлепнув руками-лоскутьями по полу. Что означало «да».

Теперь странный друг все меньше напоминал Марку черную тряпку, все больше — какой-то неведомый цветок, в свернутых лепестках которого порой угадывалось человеческое лицо.

— Как же жить без гения? Как узнать, правильно ли ты поступаешь? Да и зачем жить? Гений знал. А знаю ли я? Сам-то ты, верно, в прошлом гений.

— Н.-.т, — возмутилась тряпка.

— Нет? Ну ладно, пускай не гений. Может, бог?

— Н…т, — тут же был прерван Проб.

— Ладно, не будем гадать. Но я могу на тебя положиться?

— Д…— прозвучало уверенно.

— Я вижу кругом беззаконие и подлость, и не знаю, что делать. Ты можешь посоветовать?

— Н…т, — раздалось в ответ.

— И ты не знаешь, — вздохнул Проб. — А кто знает? Элий был бы здесь, может быть сказал. Хотя вряд ли. Элий — странный человек. Может, с Курцием поговорить?

— Д… — согласилась тряпка.

Из магазинчика канцелярии, что находился на первом этаже, тряпкой были украдены бумага и стило. И Проб сел сочинять послание Курцию. Не сразу и получилось. Надо было написать так, чтобы префект римских вигилов понял, от кого послание, но при этом перехваченное письмо не должно было послужить уликой. Наконец что-то получилось. Писульку Проб свернул вчетверо, запечатал в конвертик и отдал лоскутку-посланнику. Тот ушел. Вернее, уполз. И ползал два дня. Вернулся на третий. И не один. С Курцием.

Центурион вигилов уселся на самодельное ложе беглеца и долго смотрел на изуродованное лицо Проба: синяки на его лице приобрели желтый и зеленоватый оттенок. На губе еще не зажили ссадины, а провал на месте передних зубов пугал своею мертвой чернотою. Курций принес бутылку вина, разлил по чашам. Они выпили. После этого Проб начал свой рассказ. Выслушав, Курций долго молчал. Потом сказал наконец:

— Тебе надо уехать. В Лондиний. Но не сразу. Сначала поможешь мне. Надо постеречь одного очень ценного человека.

— Кто он?

— Свидетель. Котт.

— Слуга Элия?

— Он самый.

— Мы победим?

— Вряд ли. Но мы должны сражаться.

Котт открыл глаза. Над ним висел огромный черный цветок. Он парил в воздухе и слегка шевелил черными атласными лепестками. Несомненно — цветок был живой. Где-то в его середине среди черных бархатистых тычинок прятались две блестящих бусины глаз.

Котт сел на постели.

— Кто ты?

Цветок немного подался вверх. Теперь Котт заметил, что цветок висит на тонкой, как паутина, нитке. Только нитка эта черного цвета. В спальню из открытого окна дул легкий утренний ветерок, слегка колебались занавески, и черная нитка тоже слегка колебалась.