– Ну и ну, не повезло! – пробормотал он.

Я едва его видел. Глаза у меня так распухли, что едва открывались, а от внезапной вспышки солнечного света из двери я ошалело заморгал, как большой и беспомощный крот. Стедман мямлил что-то про головокружение и жуткую жару; я упал на кровать и несколько минут старался на нем сосредоточиться, пока он рассеянно бродил по комнате, потом вдруг метнулся к холодильнику и схватил кольт 45-го калибра.

– Господи, – сказал я. – Ты слетаешь с катушек. Кивнув, он сорвал крышку с бутылки и сделал долгий глоток.

– Знаешь, это, правда, ужасно, – сказал он, наконец. – Мне, правда-правда, надо отсюда выбираться… – Он нервно тряхнул головой. – Самолет в три тридцать, но не знаю, попаду ли я на него.

Я едва его расслышал. Глаза у меня наконец открылись настолько, чтобы сфокусироваться на зеркале, и увиденное меня потрясло. Но мгновение мне показалось, что Ральф привел с собой гостя – прообраз того особого лица, которое мы так искали. Надо же, вот он… опухшая, перекошенная от пьянства, завшивевшая от болезней харя… как жуткая карикатура на снимок в старом фотоальбоме когда-то гордой матери. Как раз такое лицо мы искали – и, разумеется, оно было мое собственное. Жуть…

– Может, мне надо еще поспать, – просипел я. – Почему бы тебе не пойти в «Виллидж» и не съесть паршивой рыбы с картошкой? Потом часам к двенадцати за мной вернешься. Я слишком близок к смерти, чтобы в такой час выходить на улицу.

Он затряс головой.

– Нет… нет… я, наверное, наверх пойду, еще немного над рисунками поработаю. – Он наклонился взять еще две бутылки из холодильника. – Я пытался поработать раньше, но руки слишком дрожали… Жуткая шутка, нет, жутко…

– Завязывай с выпивкой, – посоветовал я.

– Знаю, – кивнул он. – Нехорошо, совсем нехорошо. Но от нее мне почему-то лучше…

– Это ненадолго. Сегодня вечером, вероятно, у тебя случится истерический приступ белой горячки. Скорее всего, в тот момент, когда будешь сходить с самолета в «Кеннеди». На тебя наденут смирительную рубашку и утащат в Томбс, а там будут бить дубинками по почкам, пока в себя не придешь.

Пожав плечами, он ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Я завалился спать еще на час или два, а потом – после ежедневной пробежкой за грейпфрутовым соком в универсам «Найт оул» – мы в последний раз поели в «Фиш-Мит-виллидж»: отличный ланч из варенных на жиру потрошков в тесте.

На сей раз Ральф даже кофе не заказал, а снова и снова просил еще воды.

– Это единственное, что у них есть безопасного для человека, – объяснил он.

Нам оставалось убить еще час или два до его самолета, и, разложив на столе его рисунки, мы какое-то время над ними поразмыслили, соображая, уловил ли он дух дерби… но так и не смогли решить. Руки у него так сильно дрожали, что он карандаш с трудом держал, а у меня перед глазами все плыло, и я едва различал нарисованное.

– Вот дерьмо, – сказал я, – мы оба выглядим хуже любой из твоих харь.

– Знаешь, – улыбнулся он, – мне это приходило в голову. Мы приехали смотреть на жуть, люди набрались, злы до безумия, блюют друг на друга и все такое. А теперь, знаешь что? Это ведь мы…

Громадный «понтиак боллбастер» несется по скоростной трассе. В новостях по радио говорят, что национальная гвардия дубасит студентов в Кент-стейт и Никсон все еще бомбит Камбоджу. Журналист ведет машину, не обращая внимания на пассажира, который теперь почти голый, потому что всю одежду снял и высунул за окно в надежде, что из нее выветрится запах «черемухи».