– Не забывайте, что вопрос исходит не от Грейс, а от меня.

 – Самое приятное,– – повторяю.– – Действительно, у нее немного подавленное состояние и нервы не совсем в порядке, хотя внешне она спокойна. Но, видно, иметь крепкие нервы, живя при вас, не так-то просто.

 Сеймур бросает на меня быстрый взгляд и вдруг смеется хриплым смехом.

 – Что вы имеете в виду?

 – Вашу тираническую натуру.

 – Если это так, то вы ошибаетесь. Женщины обожают тиранические натуры. Причины женской неуравновешенности значительно проще. Но что поделаешь: женщине я уделяю столько внимания, сколько она заслуживает, а не сколько ей хотелось бы.

 Я не возражаю ему, поскольку в вопросах пола не столь силен, и мы какое-то время молчим, а машина тем временем лавирует в лабиринтах тесных улочек.

 – Зачем вам понадобилось забираться в эту даль?– – выражает удивление американец.

 – Здесь намного дешевле.

 – Впрочем, когда вы сняли свою новую квартиру, если это не секрет?

 – В субботу.

 – Значит, в субботу вы считали, что вам еще имеет смысл прикидываться скромным стипендиатом?

 – Я и в этот раз не вижу надобности отвечать.

 – В сущности, ваша версия насчет исследовательской работы в библиотеке в самом начале была не особенно убедительна,– – продолжает Сеймур. Ему, специалисту, как видно, забавно анализировать просчеты своего коллеги.

 Но я молчу, и он повторяет, чтоб меня подразнить:

 – Ну, сознайтесь, Майкл, она была не очень убедительной.

 – С превеликим удовольствием, но при условии, что и вы тоже кое в чем сознаетесь.

 – В чем именно?

 – Когда вы узнали, кто я такой?

 – Как только вы сошли с поезда,– – не задумываясь, отвечает мой собеседник.

 – Вот поэтому моя версия показалась вам неубедительной.

 – Вы правы,– – кивает Уильям.– – Такая неудача может постигнуть каждого.

 И после непродолжительной паузы добавляет:

 – У вас едва ли возникало подозрение, что эта неудача станет самой большой удачей в моей жизни.

 – Вы сами видите, тут более чем скромно,– – тихо говорю я, входя с гостем в мансарду и включая свет.

 – А главное – не особенно чисто,– – кивает Сеймур.

 Задрав свой римский нос, он брезгливо вдыхает запах сырости и плесени.

 – Самая отличительная черта вашего чердака – спертый воздух. Тут просто нечем дышать.

 Я распахиваю окошко.

 – Это несколько меняет дело,– – говорит гость и сует нос в чердачное окно.– – Все же я сниму пиджак.

 – Чувствуйте себя как дома!

 Сеймур достает из кармана сигареты, зажигалку и кладет на стол. Затем снимает пиджак и вешает на спинку старенького венского стула.

 В мансарде и в самом деле очень душно, и теплый влажный воздух, проникающий через окошко, в сущности, ничего не меняет. Над городом низко нависли дождевые тучи, призрачно освещенные его мутным красноватым заревом.

 Я тоже снимаю пиджак и приступаю к обязанностям хозяина, то есть распаковываю бутылки, приношу стаканы и графин воды, затем сажусь напротив гостя.

 Сеймур наливает виски, столько же добавляет воды, отпивает глоток и с нескрываемой брезгливостью осматривает комнату. То ли это кислое выражение результат теплого виски, то ли реакция на убогую обстановку, трудно сказать, однако оно долго не сходит с лица гостя.

 Впрочем, здешняя обстановка нисколько не лучше и не хуже, чем в любой другой запущенной мансарде: выцветшие, местами ободранные обои, потрескавшийся потолок с желтыми разводами в тех местах, где протекала крыша, дряхлая, вышедшая из употребления мебель, к тому же стойкий запах плесени.