Воспользовавшись какой-то ржавой жестью и двумя прелыми досками, я сооружаю в углу барака нечто вроде навеса, чтобы хоть как-то защититься от сырости. Значительно больше забот доставляет мне холод. Радио я не слушаю; на сколько понизилась температура, мне неизвестно, однако, если судить по тому, как меня трясет, ртутный столбик должен быть сейчас ниже нуля. Я стараюсь не думать про теплый свитер, оставшийся в моем чемодане, потому что от таких мыслей обычно начинаешь дрожать еще больше. Мое внимание задерживается на «Экстрабладет». Набравшись мужества, я стаскиваю комбинезон и обкладываю себя листами газеты, затем снова его надеваю и уже немного погодя с удовольствием устанавливаю, что по моему телу разливается приятное тепло. Этот фокус с газетой я много лет назад усвоил от Любо Ангелова, когда холодной осенью в Пиринском крае мы переходили ночью ледяной поток.

 Я съедаю еще один бутерброд. Высохшая булочка вместе с теплом, полученным от «Экстрабладет», оказывают на мой организм такое благотворное действие, что я, несмотря на дождь и ветер, погружаюсь в спокойную дремоту. Но она спокойна лишь до тих пор, пока я не очутился перед кабинетом генерала.

 Дверь кабинета чуть приоткрыта. Наверно, секретарша забыла закрыть. Так или иначе, дверь приоткрыта, и я слышу, как мой шеф беседует с Бориславом:

 «Надо было тебя послать в Копенгаген, а не Боева. У Боева были нелады с Тодоровым, вот он и воспользовался случаем, чтобы свести с ним счеты».

 «Каким способом?» – спрашивает Борислав, будучи, видимо, не в курсе дела.

 «Простейшим…» – отвечает генерал.

 «Подумаешь, ликвидировал негодяя!» – пытается оправдать меня Борислав.

 «Кто бы он ни был, негодяй, нет ли, но устраивать самосуд оперативный работник не имеет права,– – сухо замечает генерал.– – За самоуправство полагается платить. Боеву тоже будет предъявлен счет».

 «Но мы должны его спасти!» – восклицает мой друг, забыв о субординации.

 «Сделаем, что сможем,– – говорит генерал.– – Только удастся ли… Я не всемогущ…»

 Они оба выходят в коридор.

 «А вот и он!..» – нисколько не удивившись, говорит шеф. Потом укоризненно качает головой.

 «Эх, Боев, Боев!..»

 «Я не убивал Тодорова»,– – спешу внести ясность.

 «Речь не о Тодорове, а о другом. Маленькие камушки опрокидывают машину, Боев!»

«Если бы они не выследили меня и не нашли портфель на вокзале, им бы ничего не стоило собрать улики в номере отеля, в мансарде, где угодно»,– – хочу сказать я, вдруг чувствую, что потерял голос и не могу произнести ни слова.

 «Ничего, что меня не слышно, я все равно буду говорить,– – успокаиваю себя.– – Генерал – человек наблюдательный, по губам поймет, что я хочу сказать».

 Однако генерал не обращает внимания на мучительные движения моих губ и снова спрашивает с укором:

 «А зачем было снимать пиджак? Жарко стало, да? Верно, жара вещь неприятная. Только бывают вещи более неприятные».

 «Я не могу допустить, что Сеймур карманник»,– – силюсь выдавить из горла звуки, но ничего не получается.

 «Маленькие камушки, Боев, маленькие камушки!..» – недовольно бормочет шеф.

 Потом задумчиво добавляет:

 «Подумаем, как тебя спасти».

 «Но ведь я уже здесь!– – кричу что есть силы, а сам знаю, что из моего горла исходит лишь какой-то непонятный хрип.– – Надо только легализовать мое возвращение!»

 «Да, но как это сделать?– – возражает генерал, разгадав наконец смысл моих слов.