– Впечатляющее сравнение… – тихо говорю я.

 – Нисколько. Вы знаете не хуже меня, что разница между ничтожеством человека и величием вселенной вообще не поддается образному сравнению.

 – В таком случае я не могу понять, почему вы посвятили себя такой никчемной науке, как социология.

 – Потому, что такое решение было принято прежде, чем я успел прозреть. И потому, что социология столь же никчемна, как и все остальное. А раз так, то не все ли равно, какую именно специальность ты избрал, чтобы внушать людям и самому себе, будто занимаешься полезным делом?

 – Что касается полезности, то никакого обмана я тут не вижу: социология помогает вам заработать себе на хлеб,– – осмеливаюсь заметить я.

 – В том-то и дело, что у меня нет необходимости зарабатывать себе на хлеб, как вы изволите выражаться. Я отношусь к той категории людей, которых принято называть «обеспеченными».

 Последнюю фразу он произносит с каким-то непонятным смущением, словно выдает порочащую его тайну. И, быстро оправившись от этого смущения, предлагает:

 – Давайте возьмем еще по бокалу виски, а?

 – Как хотите.

 Сеймур небрежно делает знак официанту, и вскоре перед нами появляются еще два бокала, щедро заправленные ледяными кубиками.

 – В сущности, я стал социологом еще тогда, когда находился в плену собственных предрассудков, хотя уже начинал чувствовать весь их комизм. Разум мне говорил, что я преспокойно могу плюнуть на все, однако предрассудок напоминал: «А что скажут другие?» Разумеется, я уже тогда мысленно плевал на других, на всех этих «других», именуемых обществом, и все же мне не хотелось, чтобы на меня смотрели как на богатого лентяя вроде тех легкомысленных субъектов, которые добрую четверть своей жизни проводят в самолетах и на аэродромах, летая с курорта на курорт, от одного игорного дома к другому. Это не означает, что я не был таким же сумасбродом, как они, но мое сумасбродство было несколько иным, оно требовало от меня возни, в которой люди видели бы общественно полезную деятельность. Надеюсь, вы меня понимаете?

 – Думаю, что да,– – киваю я, поднося ко рту бокал.– – Если это имеет для вас значение.

 – Естественно, имеет значение.

 – «Естественно»? Если я не ошибаюсь, для вас в этом мире все не имеет значения.

 – О, не воспринимайте мои слова буквально. И не следует смешивать мои теоретические концепции с моим поведением на практике. Вы, как выразилась моя секретарша,– – противник, и тоже, разумеется, в теоретическом плане. А разумный человек всегда прислушивается к мнению противника… подчас даже больше, чем к мнению друга. Не так ли?

 – Не знаю,– – говорю в ответ и ставлю бокал на стол, основательно остудив им ладонь.– – Мне думается, что если противник расточает по моему адресу комплименты, то это едва ли должно меня радовать.

 – Речь идет не о комплиментах, а об уважении,– – уточняет Сеймур.– – Можно относиться к противнику уважительно и не говорить ему комплиментов…

 – Что-то мне трудно уловить нюанс… – заявляю я, нимало не смущаясь, хотя нюанс налицо.

 – Уважение к вам не мешает мне презирать ваши иллюзии,– – терпеливо поясняет собеседник.

 Но поскольку его реплика на сей раз остается без ответа, он продолжает:

 – Вы никак не поймете, что беспорядок в своем естественном виде не столь опасен, как ваши иллюзии насчет порядка и справедливости. Опасные иллюзии. Все войны, все ужасные кровопролития велись во имя подобных иллюзий. Человечество всегда истребляло себя во имя прекрасной жизни, высоких идеалов.