– Что они спрашивали про Соколова?

 – Все, что приходило им в голову…

 – А что ты отвечал?

 – Тут я их околпачил!– – В словах Тодорова звучат нескрываемые нотки самодовольства.– – Это был единственный вопрос, которым они могли что-то выудить из меня, но я их околпачил. Сказал им, что Соколов подрядился сообщать нам сведения о деятельности и планах эмиграции в ФРГ, что я ему вручил лишь аванс за его услуги, что сведения должны были поступать через его брата в зашифрованном виде. А о микропленке даже словом не обмолвился…

 – Понятно. Чтобы не дать им материала против себя.

 – Верно, и это я имел в виду,– – отвечает Тодоров после короткой паузы.– – История с ножом придумана, а что касается микропленки, то тут все верно, и мне не хотелось давать им в руки еще одно оружие, чтобы они добили им меня, когда захотят. Но главное соображение состояло не в этом, товарищ…

 – Ш-ш-ш! Что я тебе сказал?

 – Главное соображение состояло в том, что отдать им пленку, когда наша страна так нуждается в этих сведениях, значит взять грех на душу… Я знал, что в один прекрасный день вы придете, и эта пленка…

 – …окажется крайне полезной, чтобы искупить преступление,– – заканчиваю я фразу Тодорова.

 – Да что это за преступление? Вы сами видите, что никакого преступления тут нет, что я перед вами как на духу…

 – А триста тысяч, предназначавшиеся фирме «Универсаль», те, что ты прикарманил?

 Тодоров молчит.

 – Что? Язык отнялся?

 – Просто я попал в безвыходное положение,– – бормочет мой собеседник.– – Попал в безвыходное положение, товарищ… извините, все забываю, что не должен называть вас по… Я не оправдал их ожиданий, и они бросили меня на произвол судьбы… Вернее, дали мне тут, в представительстве «Форда», жалкую курьерскую должность, лишь бы с голоду не помер… И я, поскольку положение было безвыходное…

 – Не доводи меня до слез,– – бросаю я.– – И прежде чем врать, думай как следует. В Редби первым утренним поездом ты не ездил. Либо ты вообще не ездил туда, либо ездил позже, потому что, прежде чем сесть на поезд, ты дождался, пока откроются банки, и сделал вклад на свое имя, а потом отбыл в «Универсаль» и устно аннулировал сделку, чтобы фирма случайно не связалась с торговым представительством и не стали спрашивать, в чем дело, и чтобы твоя афера не раскрылась раньше, чем ты успеешь замести следы…

 – Нет, это не так, уверяю вас…

 – Слушай, Тодоров, ты отменил сделку уже на следующий день после того, как была достигнута договоренность!

 – Я боялся…

 – И со страха ты прикарманил триста тысяч. Чего же ты так боялся?

 – Ведь я же сказал: за мной следили.

 – А прежде никогда не случалось, чтобы за тобой следили?

 – Случалось… Но в этот раз…

 – Тодоров!.

 Призыв звучит вполголоса, но довольно внушительно.

 – В сущности, Джонсон посетил меня в отеле еще вечером, после того как мы расстались с Соколовым. И вначале никаких угроз не было, одни только обещания. Обещали много. Однако я не дал согласия, и тогда они стали меня шантажировать этим убийством, а все остальное было точно так, как я рассказал, кроме этой истории с деньгами, но я очень перетрусил и действительно на другой же день аннулировал сделку и, прежде чем сесть на поезд, отнес деньги в банк, потому что мне предстояло целые сутки ехать по дорогам ФРГ, а в дороге все могло случиться, и потом я не сомневался, что Джонсон, раз уж он ко мне прилип, так просто не оставит меня, поэтому я решил на всякий случай…

 – Ясно,– – говорю.