Костная сетка срослась в сплошную корочку, но толщина этого покрова была ещё недостаточной. Рамут, как могла, усиливала его рост лечебным воздействием своих пальцев, заодно стараясь разгладить и шрамы, оставшиеся на коже. Ей и самой не терпелось увидеть итог своей работы, но приходилось ждать.

Отпустив Нечайку домой, она строго наказала ей повязку не снимать, даже если под нею будет сильно чесаться.

– А я буду красивой? – спросила девушка, глядя на Рамут доверчиво, с надеждой.

Что та могла ответить? Главное – на мозг больше ничто не давило, угроза здоровью Нечайки была устранена. А красота... В сердце теплилась искорка веры: да, всё получилось. Но Рамут сказала сдержанно:

– Ты будешь выглядеть намного лучше, детка. А ещё сможешь видеть обоими глазами.

Белые горы вступили в войну, начались бои по всей Воронецкой земле. Полк Адальроха остался на месте: ему и ещё нескольким полкам было приказано удержать столицу любой ценой, если придут дочери Лалады. В сердце Рамут зрело, ожесточаясь, решение: если бои докатятся до Звениярского, она и пальцем не шевельнёт, чтобы помогать воинам Дамрад. Стонали от них жители: навии забирали припасы, насиловали девушек и просто убивали всякого, кто им чем-нибудь не угодил. А не угодить можно было даже косым взглядом – и голова летела с плеч. У семьи Нечайки выгребли из амбара почти весь хлеб и увели половину скотины; красивая Млога боялась лишний раз высунуть нос из дома, и тяжёлые вёдра с водой таскала Нечайка: её, с перевязанным-то лицом, навии не трогали. Узнав, что им скоро станет нечего есть, Рамут ощутила сердцем жаркое дыхание негодования. Половину всей еды, которую ей выделяли от полка в качестве платы за службу врачом, она отдавала семье девушки. Ей с Драгоной и Минушью даже особо затягивать пояса не пришлось: снабжали их щедро, даже с избытком – вот этими излишками она и делилась с семейством своей подопечной.

– Ну что ты, госпожа врач, зачем? – пыталась отказаться Добрица. – Тебе ж дочек кормить надо...

– А тебе – внучек, – отвечала Рамут. – Нам хватает, не беспокойся.

Когда настала пора снимать повязку, она еле сдерживала дрожь пальцев. Нарочно к этому случаю она принесла Нечайке в подарок стеклянное зеркальце в красивой оправе – сказочную роскошь для Воронецкой земли, где в ходу были медные пластины, а простые люди так и вовсе в миску с водой гляделись.

– Ну, сейчас посмотрим, что у нас получилось, – проговорила Рамут, разрезая бинты.

Вся семья собралась вокруг Нечайки. Добрица, ещё не видя нового лица дочери, бормотала со слезами в голосе:

– Красавица, Нечаюшка... Ты красавица.

– Да погоди хвалить, матушка! – воскликнула девушка, хватая зеркальце.

Рамут придирчивым взором оценивала свою работу. На виске осталась крошечная вмятинка, на верхнем веке пострадавшего глаза виднелась чуть заметная складочка-морщинка, а сам глаз сидел как будто чуть глубже другого, но не косил. Вот, собственно, и все недочёты, которые она заметила. Учитывая, как сильно опухоль уродовала лицо девушки, итог операции можно было считать превосходным.

– Оба глаза видят? – спросила она.

Нечайка не сразу смогла ответить: от охвативших её рыданий она чуть не выронила зеркальце. Мать подхватила подарок:

– Тихонько!.. Держи... Ещё не хватало этакую дороговизну расколотить!.. – И сама размокла, завсхлипывала: – Красавица! Ну, скажи ведь, отец?!.

Её супруг хотел утереть дрожащим пальцем скупую слезу, но не поймал – та канула в бороду. Все плакали и обнимались, потом кинулись обнимать и благодарить Рамут; высморкавшись и немного опомнившись, Добрица обратилась к дочери:

– Госпожа врач ведь спросила тебя, Нечаюшка! Обоими глазками видишь-то?.