|
Он должен скоро позвонить сюда, и я тогда поеду домой». Я сказал, что он может здесь и заночевать: Нора с детьми в Италии, дом в его распоряжении. Он тогда спросил меня... Хотя это долгая история: мы с ним болтали об искусстве, пока я одевался. А потом я уехал. А когда сегодня вернулся – я улетал в Ганновер, – меня ждали господа из политического отдела криминальной полиции. Вот, собственно, и все. – Тогда у меня будет к вам ряд вопросов. Во первых, в какой бар вы собирались поехать? – В «Эврику». – Вы были там? – Конечно. – Кто это может подтвердить? – Кельнер... – Вы там были один? – Нет. – С кем? – Я не буду отвечать на этот вопрос. – Вы были с женщиной и не хотите, чтобы об этом узнала ваша жена? Понимаю. Если мне потребуется, я смогу увидеть эту женщину? – Это сопряжено с определенными трудностями... Вы должны понять нас... – Вы встречали в баре кого нибудь из друзей или знакомых? – Не помню. Кажется, не встречал. Нет, не встречал... – Показаний одного кельнера недостаточно. Мне нужны два показания. Хорошо, мы к этому вернемся позже. Когда вы приехали в бар? – Я не помню. Точного времени я не помню. – Я и не спрашиваю у вас точное время. Примерно в котором часу вы туда приехали? – Что то около двух. – Как вы добирались до «Эврики»? – Я ехал туда на своей машине. – Вы заезжали за тем человеком, с которым были в баре? – Нет. Мы встретились у входа. – Ваша подруга... Тот человек, который был с вами в баре, добирался туда на такси? – Нет. – На своей машине? – Скажем, так. – Господин Люс, этот ответ меня не удовлетворяет. – Вы обещали не касаться этого вопроса. – Я не спрашиваю имени и фамилии вашей подруги... пока что... Я задаю вопросы, связанные с обстоятельствами дела. На чем она приехала к «Эврике»? На своей машине? – Нет. – На машине мужа? – Да. Но не надо этого нигде отмечать. – Вы сказали, что Ганс пришел к вам «что то около часа»... Постарайтесь вспомнить когда. В половине первого? В двенадцать сорок? – Скорее всего это было в половине первого. А может быть, даже двадцать минут первого. Пожалуй, так точнее всего. Он пришел в двенадцать двадцать, потому что я минут за пять перед тем выключил ТВ, когда кончили передавать новости. – Сколько времени вы с ним разговаривали? – Несколько минут. – И потом уехали? – Да. – Вы никуда не заезжали по пути в бар? – Нет. – Сколько времени вы ехали до бара? – Не помню. Это не очень далеко... – Полчаса? Больше? – Ну что вы! Минут пятнадцать... Движения на улицах нет... Минут пятнадцать... – Значит, в «Эврику» вы попали в час десять, час двадцать? – Нет. Там я был без пяти два. Это я запомнил: часы у входа в бар очень большие, с какими то странными, запоминающимися стрелками. – Ясно. Хорошо. Спасибо. Теперь я попросил бы вас рассказать мне, о чем вы беседовали с Дорнброком. – Я же сказал – об искусстве. Это был странный разговор. – Это меня очень интересует, господин Люс. – Он спросил меня, по прежнему ли я отношусь к нацизму или меня сломали. Я ответил, что к нацизму я отношусь по прежнему и что меня не доломали, но сейчас, сказал я ему, главная опасность, которая угрожает человечеству, не нацизм, а развитие техники. |
