Молодости свойствен эгоцентризм. Ты смотришь на себя со стороны, ты не хочешь смотреть на себя как на человека, принимающего
участие в громадном деле... Ты, я надеюсь, не веришь пока еще, что я работаю во имя личного обогащения? Ты ведь знаешь мои требования к жизни:
овсяная каша и чашка бульона. Я работаю и живу во имя нации, во имя будущего Германии, во имя будущего Европы, во имя будущего твоих детей,
Ганс...
– Моих детей? – переспросил Ганс. – Вот как?
– Ганс, если ради твоей жизни...
Ганс перебил его:
– Знаю, папа... Знаю... Ты отдашь свою жизнь без колебаний. Я слышал это. Я о другом. Неужели думать о будущем нашей нации следует, лишь убивая
людей?
– Убивая людей?! О чем ты?! У тебя плохо с нервами!
– Где красный?
– Какой красный?
– Спроси Бауэра. Или людей из бюро Айсмана. Красный должен был позвонить мне. Если он не звонит, значит, его тоже убили.
– Кого еще убили, Ганс? О чем ты? Кто кого убил?
– Меня убили! Ты меня убил! – закричал Ганс. – Своей борьбой «за светлое будущее нации»! «Политики не в состоянии обеспечить будущее нации!» Ты
ведь так говоришь! «Они обрекают Германию на положение второразрядной державы! Нашим генералам позволяют командовать танковыми маневрами, а
кнопки в руках американцев! Кто пустит нас испытывать свое оборонительное оружие в Сахаре? Французы?! Американцы? Или англичане в Тихом океане?!
Союз униженных спасет нас! Полигон в Азии или Южно Африканской Республике, или Израиле, – во имя будущего!» Это ты внушал мне все время! И от
радиоактивных осадков снова гибнут люди! И умирает та, которую мне послал бог!
– Снова ты о себе, мальчик, – тихо сказал Дорнброк. – Нельзя так. Ты мой преемник. Тебе выпала горькая и великая участь продолжать дело. Ты
ответствен перед богом за судьбу нации.
– Не пугай меня. Со мной случилось самое для тебя страшное: я перестал бояться. Раньше я боялся только за тебя: «Что с папочкой? Как он там, в
этой тюрьме? Что с ним?» Потом я боялся за нас с тобой. А когда ты решил ввести меня в дело, я перестал бояться вообще, и мне даже поначалу
нравилось быть сильным! А теперь не нравится! Наше дело убивает, отец! Оно сейчас убивает мою любимую!
– Я никогда не думал, что ты окажешься таким слабым! Как твоя мать... Поэтому она и погибла рано...
– Это ты виновен в том, что она погибла! Ты!
– Ганс, ты болен. Завтра ты ляжешь в клинику... Мне очень жаль тебя, мальчик... Ты болен.
– Да? Я сумасшедший? А сумасшедшие могут болтать все, что угодно? Так следует понять тебя, отец?
– Поехали, Ганс, поедем домой... Ты ляжешь спать, а утром мы с тобой договорим. Я прошу тебя, сынок... Давай завтра поговорим обо всем спокойно.
Я согласен – ты отойдешь от дел, ты будешь заниматься чем угодно... Давай уедем завтра в горы и будем там жить вместе, как раньше... Будем рано
вставать, бродить по лесу, Ганс... Давай сейчас уедем домой... Завтра мы вышлем самолет в Токио, и твою девушку привезут к нам в дом... Только
давай сейчас уедем...
– Я выйду из дела, а твоим преемником станет Бауэр? Я знаю, чем это кончится, папа. Я готов уехать с тобой, но пусть Бауэр уйдет от нас.
– Мы завтра договоримся обо всем, сынок, – устало сказал Дорнброк, – только, пожалуйста, поедем сейчас со мной...
– Ты уберешь Бауэра? Ты не позволишь ему ехать к Лиму?
– Ганс, ты требуешь невозможного... Молю тебя, пойми: дело есть дело, Ганс!
– Я никуда не поеду. Я жду звонка.
– Этому красному никто не поверит. |