|
– Это будет скандал. – Скандала не будет. Мы докажем, что вы заболели. Бауэр тяжело смотрел на Ганса, но его лицо – все кроме глаз, – было по прежнему улыбчивым, открытым и добродушным. «Что, мальчик? – думал он. – Получил? Барский сын решил поиграть в добродетель? Мелюзга, на что замахиваешься? Я шел к моему делу через голод, унижение и предательство идеалов. Как я плакал по ночам, когда начал служить твоему отцу?! Как я скрывался от моих прежних друзей?! Как я стыдился самого себя! Но мне никто бы не помог кормить мать, сестер и дядю – никто! Когда твой отец сидел в тюрьме, тебя все равно возили в школу на „майбахе“ и жил ты в пятикомнатном номере, в лучшем отеле Дюссельдорфа, потому что вашу виллу отобрали американцы! Когда я голодал, а твой отец сидел в тюрьме, тебе все равно привозили парное мясо из Баварии, а я пил морковный кофе, защищая в суде бедняков, виновных лишь в том, что они бедняки... Что, барский сын?! Ты, кажется, хочешь драться? Я уничтожу тебя, маленький сытый барин, потому что моя жизнь стоила мне горя и чести, а тебе твоя жизнь ничего не стоила... Чего же она тогда вообще стоит?» Ганс опустился в кресло, закурил. – Я вам еще нужен? – спросил Бауэр. – Если позволите, я задержу вас на несколько минут... – О да, конечно... Как слеталось? Много впечатлений? Говорят, Азия – это фантастично? Мистика и надмирность... А какие женщины! – вдруг рассмеялся Бауэр. – Я возьму у вас консультацию перед вылетом, ладно? «Они знают все об Исии, – понял Ганс. – Они там смотрели за мной». – Послушайте, Бауэр, – сказал он, – вам всего пятьдесят один год. У вас здоровье спортсмена. У вас впереди лет двадцать интересной, счастливой жизни. Почему вы добровольно подчиняете себя делу, а не радуетесь ему? Зачем вам затея с бомбой? Я понимаю – отец... Он человек прошлого, но зачем это вам? Бауэр мгновение раздумывал. «Впрочем, почему бы не попробовать, – решил он, – коалиция с Гансом в будущем допустима, если он отойдет, предоставив право решать тем, кто может решать. Я могу его смять, но отец есть отец, самые неожиданные качества в человеке – родительские. Я попробую предложить компромисс этому изнеженному барскому сыну, но это будет последняя попытка мира...» – Вы больно бьете, – сказал Бауэр. – Ганс, дело – это не ваша стихия. С детства вы не выработали в себе дисциплины обязательности. Вы живете рефлектируя. Я на это не имею права. Мы не отдадим кнопку мистеру Лиму, даже если его друзья будут владеть тремя бомбами. Они идут на то, чтобы исполнять роли статистов, они требуют лишь соблюдения приличий. В конце концов они примут нашу доктрину, а не мы их. Это аксиома. Они отстали, они ничего не смогут без нас. Надо же думать о будущем, Ганс! – Кнопка в ваших руках, а испытания в чьих?! Бауэр вздохнул: – Ганс, вы сосредоточиваете внимание на второстепенных, хотя и крайне болезненных, вопросах... Так нельзя. Если бы вы предложили разумную альтернативу сегодняшнему статус кво в мире, я бы пошел за вами. Но идти все таки придется вам за мной. Бауэр потянулся и цыкнул зубом. Если бы он ушел сразу же, без этого цыканья и не потягиваясь лениво и снисходительно, Ганс, возможно, не стал бы звонить сначала к Люсу, а потом, заметавшись, к болгарину из Москвы. Но у него не было выхода: послезавтра Бауэр вылетает в Гонконг, а там Ганс ему не сможет помешать. Болгарин еще не уехал. Ганс позвонил по оставленному болгарином телефону и передал, что он с радостью увидит господина Павла Кочева в «Ам Кругдорфе» вечером, часов в одиннадцать. |
