|
Я не забыл, скольких людей вы ставили под удар своими показаниями. Я не забыл, как на допросах вы клялись в любви и верности фюреру. – Штирлиц... – И благодарите бога, что я не приобщал ваши доносы к делу, иначе вам было бы стыдно смотреть в глаза Нюрнбергскому трибуналу, где вы вели себя как мученик антифашист. Я имею слабость к талантам, поэтому я изъял из дела все ваши гадости и оставил лишь необходимые клятвы в лояльности. Благодарите бога и меня, Рунге, что по вашим доносам не посадили никого из ваших коллег. И прозрели вы не в тюремной камере. Вы прозрели, когда я отправил вас в спецотдел лагеря, в удобный коттедж. Вас поили кофе и кормили гуляшом, но на ваших глазах вешали людей, а там были талантливые люди, Рунге, очень талантливые люди. И не моя вина, что вас там начал пытать Холтофф, – тогда я уже не мог помешать ему... – Штирлиц?! – Штирлиц... Вы правы, я – Штирлиц. Рунге отошел к окну. Он долго молчал, а потом повторил: – Штирлиц... Исаев усмехнулся: – Штирлиц... Рунге долго стоял возле окна и курил. Не оборачиваясь, он тихо сказал: – Я напишу все, Штирлиц. Вам я готов написать все. Диктуйте. – Нет... Господь с вами... Я пришел не для того, чтобы диктовать... Я пришел для того, чтобы вы не забывали... Я не хочу, чтобы Холтофф повторял с вашими внуками то, что он делал с вами... 3 – Доброе утро, могу я поговорить с майором Гельтоффом? – Майор Гельтофф сейчас дома и просил не беспокоить его до одиннадцати. – Пи пи пи... «Стерва! – ругнулся Исаев. – То, что она не говорит обязательного „ауфвидерзеен“, сбивает меня с толку. Это от старых немцев. Все таки тринадцать лет в Германии что нибудь значат». Исаев остановил такси: – Вельмерсдорф, Руештрассе, семь. Гельтофф жил на Гендельштрассе, но Исаев по привычке не назвал точного адреса. Первое время он и в Москве, когда ехал на такси, ловил себя на мысли, что называет Скатертный переулок вместо того, чтобы просить шофера отвезти его прямо на улицу Воровского. От Руештрассе до Гендельштрассе было совсем недалеко – полкилометра, не больше. Исаев огляделся: улочка была пустынная и тихая; коттеджи за высокими металлическими заборами, много плюща, плакучие ивы вокруг маленьких озер, воркование голубей и звонкие голоса детишек. «Улица хорошая, – отметил Исаев, – а вон та ограда с бетонным выступом как раз для меня. Я смогу посидеть, и он меня не увидит из своего дома. Когда он будет выезжать и остановится на улице, чтобы закрыть ворота гаража, я успею сесть к нему в машину». Когда из ворот выехал БМВ 1700 и Холтофф пошел закрывать за собой ворота гаража, Исаев быстро поднялся и тут же снова сел – свело ногу. Он понял, что не успеет сесть в машину до того, как Холтофф вернется. Он успел открыть дверь БМВ одновременно с Холтоффом. Тот посмотрел на Исаева: сначала недоумевающе холодно, потом отвалился на спинку сиденья и, побледнев, тихо спросил: – Ты же мертв, Штирлиц... Зачем ты появился? Что тебе нужно от меня? – Я рад, что ты сразу поставил точку над «i». Мне действительно кое что от тебя нужно. – Что? – Хорошее начало... Молодец, Холтофф. Вон автомат. Позвони в газету к редактору Ленцу и пригласи его на дружескую беседу куда нибудь в бар... Я после объясню, что меня будет интересовать. 4 – Добрый день, редактор Ленц. – Здравствуйте, инспектор. – Мое звание – майор. – Да? Хорошо. |
