|
.. Даже не знаю, как объяснить... – Ваша жена отсутствует на нашей встрече? – Да. Она отдыхает с внуками на побережье. Ингрид нахмурилась, обязательная улыбка сошла с ее лица, и она вдруг спросила: – Как вы думаете, господин Рогге, возможно ли сохранить любовь после измены? Случайной, глупой... Ненужной... – Нет, – отрезал Рогге. – Это исключено. – А что же тогда делать человеку, который любит, но который в силу обстоятельств оказался... падшим... – Об этом надо было думать раньше. – Любовь исключает милосердие? – спросила Ингрид. «Я подонок, – подумал Люс. – Что за манера – сразу составлять впечатление о человеке по первым двум фразам? Это преступление – позволять себе плохо думать о человеке, не узнав его толком. Фашизм какой то. Разве я допускал, что она задаст такой изумительный вопрос? Впрочем, Нора решит, что я сочинил ей этот вопрос после совместно проведенной ночи». – Любовь – это само милосердие, – ответил Рогге, – но для того, чтобы сохранить любовь, милосердие и чистоту отношений, следует быть беспощадным по отношению к падшим. – Я не хочу вам верить, – сказала Ингрид, и в глазах у нее появились слезы, – нет мужчин, которые не изменяют женам! Нет! Я таких не встречала! Все мужчины изменяют, только одни это делают как скоты, а другие ведут себя как честные люди – не сулят рая и не клянутся в вечной любви! – Я протестую! – сказал высокий, сильный еще, хотя седой как лунь, мужчина и поднялся со своего места. – Мы думали, что киноискусство хочет помочь нам в воспитании молодых германцев, а здесь мы видим попытку опорочить идеалы! Люс начал грызть ногти: он грыз ногти в горе и в радости. Он знал, что это ужасно. Нора пилила его, утверждая, что ногти грызут только те мужчины, которым суждено быть вдовцами; он знал, как это омерзительно со стороны, но он ничего не мог с собой поделать. Сейчас была радость – нежданная, он даже не мог мечтать о такой удаче: говорил Иоахим Гофмайер, бывший советник Геббельса по работе с молодежью. У Люса были архивные кинокадры, в которых Гофмайер выступал перед активом гитлерюгенда и давал указания, как и от чего следует уберегать германскую молодежь, что надо противопоставлять растленной большевистской и англо американской пропаганде. Люс не ждал, что к Гофмайеру подойдет Кристина. А она шла к нему, подтягивая за собой, как шлейф, провод микрофона. – Неправда! – воскликнула она. – Никто не намерен выступать против идеалов чистой любви! Впрочем, я не понимаю, как можно делить любовь на «чистую» и «нечистую»?! В зале поднялся шум. Благообразные старушки начали молотить по столикам тяжелыми пивными кружками. – Самое чистое можно опорочить! – перекрывая шум, продолжала Кристина. – Можно! Напрасно вы так кричите! Значит, вы боитесь меня, если не даете мне говорить! – Тихо, друзья! – Гофмайер поднял руки, обращаясь к членам своей «ассоциации». – Дадим юной даме возможность высказаться и докажем ей, что нам нечего бояться. Прошу вас, юная дама. – В ком больше чистоты и нравственности, – спросила Кристина, – в том, кто делает то, что ему хочется, открыто, не скрываясь, или в том, кто делает то же самое – вы знаете, про что я говорю, вы все знаете, и дамы и господа, – таясь, опасаясь, оглядываясь на прописную мораль буржуа?! – В том чистота, юная дама, кто не оглядывается на прописную мораль, но согласовывает свои поступки с моралью истинной. |
