|
Она осушила свой стакан и поставила его на перевернутую бочку бара Хенеки. — А Друитт? — спросил Кларенс. — Ох и тугодум же ты. Старый призрак. Я все это просто придумала. Не могла же я гоняться за ним по всей Франции, ну а полиция... ты же знаешь полицию... им ведь вечно нужны доказательства. — А Кьюбита забрали? — Кьюбит ни за что не будет говорить, когда он трезвый. А его невозможно напоить настолько, чтобы он заговорил в полиции. Вот и выходит, что все, рассказанное мной, наговоры. Или было бы наговорами, если бы остался жив он. — А ты как будто не очень-то опечалена этим, Айда. — Если бы мы не подоспели, она была бы мертва. — На то была ее добрая воля. Но у Айды Арнольд на все был ответ. — Она же ни в чем не разбиралась. Совсем еще ребенок. Она думала, что он ее любит. — А теперь что она думает? — Откуда мне знать? Я свое дело сделала. Привезла ее домой. Девушке в таких случаях только и нужны ее мамаша и папаша. Так или иначе, она должна быть мне благодарна, что не отправилась на тот свет. — А как вы убедили полисмена ехать вместе с вами? — Сказали ему, что они украли машину. Бедняга не мог разобрать, в чем дело, но он вел себя решительно, когда Пинки выхватил серную кислоту. — А Фил Коркери? — Поговаривает о поездке в Гастингс будущим летом, — ответила она, — но я предчувствую, что после всех этих дел не буду получать от него почтовых открыток. — Ты страшная женщина, Айда, — сказал Кларенс. Он глубоко вздохнул и уставился в свой стакан. — Выпей еще. — Нет, спасибо, Кларенс. Мне пора домой. — Ты страшная женщина, — повторил Кларенс; он был немного навеселе, — но нужно отдать тебе должное. Ты действовала из лучших побуждений. — Во всяком случае, моя совесть за него не в ответе. — Кто-то из них все равно погиб бы, как ты говоришь. — Другого выхода не было, — подтвердила Айда Арнольд. Она поднялась с места, похожая на фигуру на носу корабля, изображающую Победу. Проходя мимо стойки, она кивнула Гарри. — Ты уезжала, Айда? — Только на недельку-другую. — Я и не заметил, что тебя так долго не было, — ответил Гарри. — Ну, спокойной всем ночи. — Спокойной ночи, спокойной ночи. Она доехала на метро до Рассел-сквер, потом пошла пешком, с чемоданом в руке; войдя в дом, заглянула в холл, нет ли писем. Было только одно письмо — от Тома. Она догадывалась, что в нем написано, ее любвеобильное сердце смягчилось, когда она подумала: «В конце концов, что ни говори, мы с Томом понимаем толк в любви». Она приоткрыла дверь, ведущую на лестницу в подвал, и позвала: — Кроу! Дедушка Кроу! — Это вы, Айда? — Поднимитесь-ка наверх, поболтаем да повертим столик. Роз видна была только голова старика, склонившаяся над решеткой. Дыхание у священника было свистящим. Он слушал... терпеливо... дышал со свистом, пока она заставляла себя рассказывать о всех своих страданиях. Ей было слышно, как снаружи женщины раздраженно поскрипывали стульями, ожидая очереди на исповедь. — Вот в чем я раскаиваюсь, — продолжала она. — В том, что не ушла вместе с ним. В этом душном ящике она вела себя дерзко, не рыдала; у старого священника был насморк, от него пахло эвкалиптом. |
