Парочка выглядела эффектно: светловолосый альфонс с сильным безупречным телом, расчерченным выступающими мускулами, как картинка в анатомическом атласе, и темноволосый цыган, сухощавый и подтянутый.

Альфонс злобно кусал губы. На его лице последовательно сменяли друг друга выражения удивления, недовольства и привычного язвительного цинизма. Арсен держался так, как всегда: корректно и невозмутимо. В нем чувствовалась спокойная уверенность в себе, которой так не хватало собеседнику.

— Красиво говоришь, — сказал альфонс, не замечая женщин. Валька хотела двинуться вперед, но бабушка удержала ее и с интересом прислушалась к разговору.

— Говорю, как думаю.

— Ну, хорошо. Тогда объясни, почему, если бог действительно существует, человечество живет в таком дерьме? Почему бог это допускает? Почему он не заставляет всех без исключения быть добрыми и порядочными?

— Потому, что бог признает за нами свободу выбора, — ответил Арсен. — Потому, что он смотрит на нас, как на равных. А если бы он заставлял человечество ходить по струнке, то это было бы уже не человечество с собственным разумом, а стадо овец, для которых хозяин устроил комфортабельный загончик с качественной травой. Это было бы стадо, все рефлексы которого замыкаются на поглощении и переваривании пищи. И разум таким созданиям был бы ни к чему.

— Но разве такой загончик не в тысячу раз лучше мира, где ежеминутно кто-то кого-то убивает?

— Ты занимаешься софистикой, — терпеливо сказал Арсен, а альфонс злобно рассмеялся сквозь стиснутые зубы. — Этот довод всегда приводился людьми, оспаривающими существование бога. Каждый человек должен сам решать, к кому примкнуть: к богу или к дьяволу, и жить в соответствии с этим выбором. И каждый должен понимать, что за сделанный выбор ему придется впоследствии расплачиваться.

— Ну да, конечно, — насмешливо сказал альфонс, не сводя с собеседника мрачно горящих глаз. — На том свете за все воздастся…

— Почему на том? — удивился Арсен. — И на этом тоже… И не только нам, но и нашим близким.

— Чушь.

— Ты спросил, я ответил.

Альфонс сделал досадливый жест и уставился в огонь камина, что-то мрачно обдумывая.

— А почему тебя так раздражает чужая вера? — спросил Арсен, в свою очередь. — Не хочешь — не верь, но не мешай другим иметь свои убеждения… По-моему, это вопрос элементарной терпимости.

— Да меня не вера раздражает, — нетерпеливо ответил альфонс, — а то, что люди не хотят думать о том, во что они верят. К примеру, к нам в подъезд зачастили две бабки из какой-то секты… Адвентистки седьмого дня, хочешь — стой, хочешь — падай… Я один раз для прикола впустил их побеседовать, начал вопросы задавать. И что ты думаешь? Как только я задавал вопрос, на который они не могли ответить, бабки в унисон запевали: «Спрашивать не надо. Надо верить. Верить, и все. Безоговорочно». И морды у обеих — как из кирпича, не пробьешься. А я не могу безоговорочно! Я должен понимать…

— А зачем же ты спрашиваешь у других? — удивился Арсен. — Я тоже не все понимаю и принимаю, но я стараюсь дойти своим умом, без помощи бабок.

— Да? Ну, тогда объясни мне, раз ты такой умный: почему основной догмат христианства строится на идее самопожертвования? Это, по-твоему, не порочный принцип? Зачем мне, к примеру, вести приличный образ жизни, если рано или поздно найдется идиот, который расплатится за мои грехи собственной кровью? Две тысячи лет назад Христос взошел на Голгофу и искупил все грехи человечества мученической смертью. И бог сказал: «Вот вам шанс.