— Ты меня запутал, — сказал альфонс после минутного замешательства. Арсен тихо рассмеялся.

— Об этом я не думал. Но я подумаю, — пообещал альфонс.

— И хорошо сделаешь. С тобой интересно общаться.

— Но ты меня не убедил, — предупредил альфонс.

— А я и не пытался. Ты спрашивал, я отвечал.

— Блаженный ты какой-то…

— Вот уж нет! — возразил цыган. — Я такой же человек, как и ты.

— Значит, великий грешник.

— Конечно. Но я стараюсь исправиться.

— Знаешь, — заметил альфонс, разваливаясь в кресле и вытягивая длинные ноги к камину, — я начинаю думать, что прав был Распутин. Богу угодны кающиеся. А для того, чтобы каяться, сначала нужно нагрешить. Следовательно — греши и кайся. И будешь праведником.

— Это был его выбор, — спокойно ответил Арсен. — Ему за него и расплачиваться.

Альфонс подскочил на месте.

— Нет, ну неужели тебя омерзение не берет, когда ты по телевизору смотришь на наших партократов со свечечками в правой руке? А? Не противно? Уж не знаю, от кого там больше: от Иуды или от фарисеев…

— Знаешь, почему многие выступали против канонизации матери Терезы? — вопросом ответил ему цыган.

— Почему?

— Потому что она брала деньги на свои добрые дела у всех, кто их предлагал. В том числе, у мафиозных кланов. На этом основании римская курия возражала против причисления ее клику святых.

— И чем дело кончилось? — спросил альфонс с интересом.

— Тем, что папа настоял на канонизации.

— По-твоему, он был прав?

— Абсолютно! Очень мудрый поступок. Не может человек судить о том, чьи деньги угодны богу, а чьи нет. Так же, как не может судить, от чистого сердца они даются или нет. Это вопрос личных взаимоотношений человека и бога. Если человек пытается таким способом дать богу взятку, то я ему не завидую. То же самое и с нашей партократией. Если они в церкви время отбывают, как на собрании, то ничего, кроме неприятностей, от своего поступка не получат. Но это решать не нам, а богу. И церковь должна быть открыта для всех, без разбора. Даже для партократов со свечкой в правой руке.

— Вот именно, — сказала вдруг бабушка.

При виде женщин альфонс подобрался в кресле. Лицо его из гневного и открытого вновь превратилось в непроницаемую маску.

Арсен поднялся с кресла, альфонс и не подумал проявить хорошее воспитание.

— Мы тут о религии рассуждаем, — пояснил альфонс. — Знаешь, Дока, Арсен меня почти завербовал.

— Я не пытался.

— Знаю, знаю… Но я почти примкнул к пастырскому стаду. Кстати, почему добродетельных христиан величают стадом? Потому что у них нет собственного разума? Ладно, не злись, шучу. Еще немного — и я начну регулярно исповедываться. Дока, ты представляешь эту картину?

Но бабушка смотрела на альфонса со странным смешанным выражением надежды и радости. Она подошла к нему очень близко, подняла руки и сняла с шеи нательный крестик.

— Возьми, Андрей, — попросила она тихо. — Он освященный. Возьми… Пожалуйста, — повторила она настойчиво.

Тот медленно поднялся с кресла и, не обращая внимания на протянутую руку, пристально посмотрел в глаза женщины, стоящей напротив. Бабушка ответила ему прямым твердым взглядом, но альфонс глаз не опустил.