|
Исаев сразу же узнал в Карле Виктора Пипераля, работника разведки, с которым они в ЧК пришли одновременно. Исаев ринулся было с объятиями к Роману, но тот сидел возле окна, зажав руки между коленями; улыбнулся он Исаеву жалко и, как почудилось, извиняюще отчужденно. – Что? – спросил Исаев. – Что случилось? Он спросил это шепотом: тревога передается разведчику сразу, скрыть ее нельзя, как ни старайся, а Роман ничего и не скрывал. – Ничего, – ответил Карл, – как ты? – Что случилось? – повторил Исаев. Карл вопросительно посмотрел на Романа. – Скажи ты, – попросил тот и закурил. – Понимаешь, арестован Яков Шелехес… Оценщик Гохрана… Он – старший брат Романа… – Ты – Федор Шелехес?! – Да. Карл ткнул пальцем в пакетик, обернутый парусиной: – В этом Шелехес… Яков… хотел переслать бриллианты Маршану через Огюста, своего связника… Чудом перехватили. Они долго сидели и молчали. Карл громко грыз леденцы, а Исаев и Роман курили, тяжело затягиваясь, и от этого лица их то и дело освещались красным, тревожным высветом. – У тебя мятные? – спросил Исаев. – Да, – ответил Карл. – Врачи говорят, это плохо для сердца. – У меня здоровое сердце. – Когда нибудь испортится, – пообещал Исаев. – Как ты думаешь, Роман, дома не могло быть ошибки? – ЧК не ошибается, – ответил Роман. Исаев поморщился: – Зачем так рубишь? Ошибается, еще как ошибается, Якова могли подставить под удар. – Яков не такой человек, чтобы сидеть в игре «за болвана». – Тогда ты не имеешь права раскисать, – сказал Карл. – Меня отправили сюда, чтобы сказать тебе правду, и просили именно тебя провести операцию с Маршаном. Отчего же ты киснешь? – Наверное, потому, что все таки Яков – его брат, – ответил Исаев. – У тебя нет братьев, Карл? – У меня три брата и сводная сестра. – А если бы подобное случилось с ними? – Для меня сначала революция, а братья и сводная сестра – потом, – жестко ответил Карл. – Я верю тебе, – сказал Роман. – Только знаешь, мы были все голодные, а Яша у нас был старшим – за отца… А когда совсем было голодно – мы шли к нему и он отдавал последнее. Понимаешь? А на праздники он сам делал гомулкес. Это клецки из слоеного творога. Стоял у плиты, с лысины пот утирал, песенку пел: «Ой ой, майн Белс, майн штэйтэле Белс, майн хоймише Белс, во хоб их майн киндере йорен ферброхт…» После революции я сказал ему: «Яша, раньше ты мог делать все, что хотел, со своими бандитами, раньше был царь и буржуй. А теперь забудь свою банду». Он поклялся, что будет работать на честность и никаких дел с камушками. Я ему верил. А как же мне было не верить, когда наш братишка умирал от голодного туберкулеза и мы все скидывались с оклада по четверти, чтоб ему купить сала и яиц, а ведь Яша с одного камушка мог больше продуктов накупить, чем мы за свои деньги… А он ничего не послал, с нами вровень был, и нам это было дороже, чем если б он продолжал, как раньше, свою торговлю… Мы ему до конца поверили, когда у могилы Исая стояли… Снова воцарилась долгая тишина. Она стала невыносимо тяжелой, и тогда Карл поднялся, подошел к Роману, положил ему руку на плечо и спросил: – Чем я могу помочь? Я все сделаю. Только не надо так разрывать себе сердце. Твое сердце еще пригодится революции. – Можно просить наших о помиловании, – сказал Исаев. |
