|
Даже если вы захотите после освобождения уехать в Париж, не отрекайтесь от гражданства – тогда за вас можно будет драться. – Я понимаю… Только не свидимся мы с вами больше – они меня отсюда живым не отпустят; они знают, что я всем скажу, что они здесь со мной… – Кого это волнует? Тюрьма не санаторий. – Исаев усмехнулся и положил ладонь на острое колено Никандрова. – Ну, счастливо, Леонид Иванович. Даст бог – свидимся. Они неловко обнялись и трижды расцеловались. – Как на Пасху, – улыбнулся Исаев и постучал в тяжелую металлическую дверь. Охранник снова подмигнул ему. Исаев вопросительно посмотрел на рослого рыжего парня. Тот сказал: – Это все думают, что я нарочно, а у меня с детства веко дергается. Только выйдя из кабинета Неуманна, который вручил ему постановление об освобождении, только после легкого обыска в проходной, где два охранника пошарили у него в карманах и даже не заставили снять ботинки, только увидав Лиду Боссэ, которая сидела в открытом таксомоторе, – Исаев рассмеялся, вспомнив этого рыжего подмаргивающего охранника с его доброй, виноватой улыбкой. – Максим Максимович, вам идет, когда вы обросший, – сказала Боссэ, – придает мужественности. – Учту. – В тюрьме – страшно? – Очень. – Я боялась, вы скажете: «Нет». – Это не очень рискованно, что вы меня встретили? – Я считаю, что нельзя бояться судьбы. Ее надо искушать… И потом Роман просил… После тюрьмы все хотят спать. Вы – хотите? – Лично мне после тюрьмы хочется двигаться. – Подвигайтесь… У меня сегодня бенефис в «Апполо», там вас Роман встретит. По сладкому соскучились? От пирожного теперь не откажетесь? – Воблы хочу. – Воблы? Странно… Раньше арестантам давали воблу три раза в неделю… Я ведь в тюрьме воспитывалась… Мой отчим был попечителем забайкальских тюрем. Исаев изумленно взглянул на женщину. – Удивлены? Я его застрелила… Он велел наказать розгами человека, которого я любила, а тот человек после этого покончил с собой… – Сколько помнится, фамилия попечителя была Виноградов? – Надеюсь, вы здесь тоже не под отцовской фамилией? – А покончил с собой Сережа Блинов, большевик, да? – Да. Поэтому я с вами. Именно поэтому, – серьезно и тихо сказала Лида. – Я ведь и у Деникина для вас была. Когда они вошли в номер, Лида вызвала полового и попросила: – Пожалуйста, принесите воблы и водки. И если можно, – она взглянула на Исаева, – разварной картошки, икры и горячих калачей. Когда половой, сломавшись в поклоне, пришаркивая левой ногой, побежал выполнять заказ, Лида спросила: – Угадала? Исаев молча улыбнулся ей, сразу же вспомнив Никандрова. Тот как то сказал: «Максим, каждый человек – это верх чуда, и нет чудовищнее определения человеку – „простой“. Вы вкладываете в это свой смысл, но он утилитарен и обедняет вас же…» Уснул он сразу же, как только голова коснулась подушки. Снился ему сон, будто к ним домой, в Москве, приехал доктор Тумаркин. Всеволод видел его словно наяву четко, в мелочах, каждую пушинку на голове, и прожилки на яйцеобразной лысине, и сильные, длинные пальцы, и добрые угольки глаз. – Если бы вы не просили отца приехать, – говорил Тумаркин, – он бы прожил на две недели дольше. Из за того, что он поднялся к вам на день рождения, язва дала прободение… – Мне хотелось, чтобы папа отвлекся от болезни, – оправдывался Исаев, – я думал, что ему станет легче… Он так хотел увидеть большого мураша в лесу… Я нашел большого мураша и пустил его по столу, и папа так смеялся, до слез смеялся… – Это он от боли плакал, – возразил Тумаркин. |
